– Думаю, ей все равно, – сухо сказала Эстер, припомнив, как пренебрежительно отзывалась Фенелла о слугах.
Мэри улыбнулась.
– Еще как не все равно! – яростно сказала она. – Горячего чая она теперь утром не получит. В крайнем случае – чуть тепленький. Всем нам будет очень жаль, что так случилось, но случаться это будет каждый день. Ее лучшие наряды нечаянно испортят в прачечной, и ни одна душа не узнает, кто именно это сделал. И так во всем! Письма, которые она пишет, пойдут не по адресу или затеряются между страниц, а если и будут доставляться, то очень медленно. Она еще не раз продрогнет утром, потому что лакей был занят и не успел развести огонь в камине. Поверьте мне, мисс Лэттерли, ей будет далеко не все равно! И ни миссис Уиллис, ни кухарка пальцем не пошевелят, чтобы наказать виновных. Они будут невинно на нее смотреть и только руками разводить, не понимая, как такое могло случиться. И мистер Филлипс ничего не скажет. Он может держаться, как герцог, но, когда дело доходит до крайности, он горой за нас встает. Он один из нас!
Эстер не смогла сдержать улыбки. Все это было довольно мелочно, но по сути своей справедливо.
Мэри заметила ее реакцию и окончательно прониклась к Эстер доверием.
– Вы понимаете? – спросила она.
– Понимаю, – сказала Эстер. – Да… Так ей и надо.
И, все еще продолжая улыбаться, она взяла свой передник и покинула прачечную.
Леди Беатрис сидела в одиночестве и глядела в окно на голый сад. Снаружи был январь – хмурый, блеклый, вечерами дышащий туманом.
– Добрый день, леди Мюидор, – мягко произнесла Эстер. – Мне очень жаль, что вам нездоровится. Могу я чем-нибудь помочь?
Леди Беатрис даже не взглянула в ее сторону.
– Вы можете повернуть время вспять? – спросила она с горестной усмешкой.
– Если бы я могла, то частенько бы этим пользовалась, – ответила Эстер. – Но вы полагаете, от этого что-либо изменится?
Несколько секунд леди Беатрис хранила молчание, затем вздохнула и встала. Персиковый пеньюар эффектно оттенял ее яркие волосы.
– Нет… Скорее всего, нет, – устало сказала она. – Мы бы все равно повели себя точно так же. Точно так же заботились бы о своем покое, о своей репутации, точно так же стремились бы обвинить во всем кого-нибудь другого. – Леди Беатрис глядела, как сбегают по стеклу капли дождя. – Никогда бы не поверила, что Фенелла может оказаться такой тщеславной. Подумать только – унижать других лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание… Вот уж поистине: не рой другому яму – сам в нее попадешь. Раньше я относилась к ней с большим сочувствием.
– Возможно, у нее просто не осталось другой радости в жизни, – мягко сказала Эстер. Поведение Фенеллы она тоже находила отвратительным, особенно по отношению к слугам. Но, с другой стороны, не могла не сочувствовать неимущей женщине, целиком и полностью зависящей от милости сэра Бэзила. Если это вообще можно было назвать милостью.
Леди Беатрис обернулась, глаза ее были широко раскрыты.
– Вы понимаете, да? Вы знаете, почему мы все поступаем именно так…
Эстер не могла уклониться от прямого ответа. Беатрис была нужна сейчас искренность, а не тактичность.
– Да. Понять нетрудно.
Леди Беатрис опустила глаза.
– Я бы предпочла этого не знать. Кое о чем я, конечно, догадывалась. Знала, например, что Септимус поигрывает в карты по крупной и приворовывает вино из подвала. – Она улыбнулась. – В сущности, это скорее забавляло меня. Бэзил так кичится своими запасами кларета! – Лицо леди Беатрис вновь омрачилось. – Но я не знала, что Септимус носит вино Фенелле. Однако даже тут я не стала бы возражать, если бы дело было во взаимной симпатии. Так нет же! Мне кажется, он ее ненавидит. Фенелла – полная противоположность Кристабель, женщине, которую когда-то любил Септимус. Впрочем, это ведь еще не повод для ненависти, не так ли?
Она подождала, но Эстер никак не отреагировала.
– Странно, как угнетает, когда от кого-то зависишь и когда тебе постоянно об этом напоминают, – продолжала леди Беатрис. – Чувствуешь себя совершенно беспомощной. Боже, как я возненавидела это следствие! Потребуются годы и годы, чтобы мы забыли все, что узнали друг о друге. Да и забудем ли вообще?
Леди Беатрис отвернулась и провела кончиками пальцев по стеклу, следуя за катящимися снаружи каплями.
– Как простить человеку то, что он оказался совсем другим, а вовсе не таким, каким виделся тебе прежде? Особенно если сам он ничего не понял!
– А если понял? – возразила Эстер. – И как ему простить нас за то, что мы в нем разочаровались и больше не любим?
Пальцы леди Беатрис замерли.
– Вы выражаетесь весьма прямо, не правда ли? – Скорее это было утверждение, чем вопрос. – Все это очень сложно, Эстер. Видите ли, я до сих пор не убеждена в том, что Персиваль виновен. До сих пор сомневаюсь, хотя суд уже вынес приговор. Я просыпаюсь по ночам от внезапных подозрений. Я по-прежнему всматриваюсь в лица и ищу двойной смысл в словах.
Эстер застыла в нерешительности. Необходимо было успокоить леди Беатрис, убедить ее, что судья прав и что бояться больше нечего. Что же касается самой утраты, то время – лучший лекарь.
Но затем она вспомнила о Персивале, сидящем сейчас в Ньюгейтской тюрьме и считающим, сколько дней осталось ему до утра казни.
– Но если Персиваль не виновен, то кто же тогда? – произнесла Эстер вслух, чувствуя, насколько жесток ее вопрос. Леди Беатрис наверняка ни секунды не верила, что убийцей окажется Роз или еще кто-нибудь из слуг. Но назад дороги не было. Оставалось лишь ждать ответа.
– Не знаю. – Слова давались ей с трудом. – Каждую ночь я лежу в постели, в моем собственном доме, в котором живу со дня замужества, в котором я была счастлива столько лет, – и не могу уснуть. Здесь я родила пятерых детей, потеряла двоих, а теперь вот еще и Октавию. На моих глазах они выросли и сами обзавелись семьями. Я являлась свидетелем их радостей и бед. Их жизнь была знакома мне, как хлеб и масло, как грохот колес за окном. И вот оказывается, я знала лишь оболочку этой жизни, а то, что скрывалось под ней, было мне совершенно неизвестно.
Леди Беатрис подошла к туалетному столику и принялась вынимать шпильки из прически, после чего позволила своим медным волосам свободно упасть на плечи.
– Полиция явилась сюда, исполненная почтения и сочувствия. Потом они доказали, что никто не вламывался в дом и, стало быть, Октавию убил кто-то из нас. Неделями они задавали вопросы и извлекали на свет мерзкие секреты – наш эгоизм, нашу нечистоплотность, нашу трусость. – Леди Беатрис сложила шпильки на стеклянный поднос и взяла гребень с серебряной спинкой. – Я совсем забыла о том, что произошло у Майлза с этой бедной девушкой. Возможно, они мне не поверили, но это так. Просто я сама старалась забыть об этом, потому что Араминта ничего не знала. – Она принялась расчесывать волосы размашистыми резкими движениями. – Трусость, не правда ли? – Скорее это было утверждение, чем вопрос. – Я видела лишь то, что хотела видеть. И Киприан, мой любимый Киприан поступает точно так же: он никогда не возразит отцу, он предпочитает уйти в мир грез, в карточную игру, в праздную жизнь, вместо того чтобы заняться делом по душе. – Беатрис заработала гребнем еще энергичнее. – Вы же видите, ему скучно с Ромолой. Раньше это не имело особого значения, а теперь он вдруг обнаружил, что, кроме пустых светских бесед, можно вести действительно интересные разговоры. И, как всегда, понимание пришло слишком поздно.
