– Если тебе это не по нраву, моя дорогая, – недовольно пробурчал сэр Бэзил, – ты в любой момент вправе перебраться в другой дом и жить, как тебе хочется.
– Именно такого ответа я от тебя и ожидала, – бросила Фенелла. – Только вряд ли ты посмеешь вышвырнуть меня на улицу. Подумай, что о тебе скажут люди! Славный сэр Бэзил, богатый сэр Бэзил… – Лицо ее презрительно скривилось. – Благородный сэр Бэзил – и вдруг выгоняет вдовую сестру из своего дома. Сомневаюсь, дорогой мой, сомневаюсь. Ты всегда хотел походить на папу, но для тебя важнее всего было, что о тебе подумают остальные. Не потому ли ты еще со школы возненавидел отца бедного Гарри Хэслетта, что ему все давалось легко, а тебе – с трудом? Теперь у тебя есть все – деньги, репутация, честь, но выгнать меня ты не осмелишься. На что это будет похоже? – Она резко засмеялась. – Что скажут люди? Призови наконец своих слуг к порядку.
– А тебе не приходило в голову, Фенелла, что они так обращаются с тобой, потому что ты опозорила их на суде? Правда, кого больше – их или саму себя, – не знаю. – На лице сэра Бэзила была написана брезгливость и в то же время тайное удовольствие, с которым он все это говорил сестре. – Мне кажется, они тебе этого не простили.
Фенелла выпрямила спину, и Эстер живо вообразила, как вспыхнули щеки миссис Сандеман.
– Ты намерен поговорить с ними или нет? Или они будут по-прежнему делать то, что им нравится?
– Они будут делать то, что мне нравится, Фенелла, – очень тихо произнес сэр Бэзил. – Как и все, кто живет в этом доме. Я не собираюсь разговаривать с ними. Меня забавляет, что они решили отомстить тебе таким образом. И пока мне это не надоест, они вольны в своих поступках. Чай тебе будут подавать холодным, завтрак – подгорелым, а вещи твои после стирки будут теряться.
От бешенства Фенелла лишилась дара речи. Она круто повернулась и, вскинув голову, вылетела вон, зацепившись шуршащими юбками за край стола. Слышно было, как затрещала материя.
Сэр Бэзил довольно улыбнулся.
С тех пор как Монк дал объявление о том, что «частный сыщик берется расследовать случаи, не привлекшие внимания полиции, а также дела, полицией закрытые», к нему обращались уже дважды. Первое дело не представляло особого интереса, хотя несколько фунтов, полученных в результате, обеспечили еще одну неделю скромной жизни. Второе дело, которым он как раз занимался в данный момент, было посложнее и требовало всех его талантов и расторопности. Касалось оно молодой женщины, неудачно вышедшей замуж и пропавшей из поля зрения родственников, желающих теперь отыскать ее и помириться. Материально Монк себя обеспечивал, но после суда над Персивалем продолжал пребывать в подавленном состоянии духа. Не то чтобы он рассчитывал на иной исход, но все-таки в нем жила отчаянная глупая надежда, особенно усилившаяся, когда Уильям узнал, что Персиваля будет защищать Оливер Рэтбоун. К адвокату он питал сложные чувства; как человек, Рэтбоун его скорее раздражал, однако Монк не мог не восхищаться его мастерством и преданностью делу.
Он отправил письмо Эстер Лэттерли, в котором приглашал ее вновь встретиться в той же кондитерской на Риджент-стрит, хотя и плохо представлял себе, что они еще могут предпринять.
Тем не менее, стоило Эстер переступить порог кондитерской, он почувствовал прилив сил. Лицо у женщины было невеселое. Увидев Монка, она приветствовала его беглой улыбкой.
Он встал, отодвинул для нее стул, усадил, сам сел напротив и заказал чашку горячего шоколада. Оба достаточно хорошо уже знали друг друга, чтобы опустить в разговоре ничего не значащие замечания о погоде и здоровье.
Монк лишь хмуро взглянул на Эстер.
– Нет, – ответила она на немой вопрос. – Ничего нового мне выяснить не удалось. Но теперь я абсолютно уверена, что леди Мюидор не верит в виновность Персиваля, хотя и не знает, кто настоящий убийца. Иногда она страстно желает это узнать, но затем сама мысль об этом ее пугает. Она боится, что убийцей может оказаться один из любимых ею людей. Неопределенность изводит ее, а кроме того, она страшится, что, узнав обо всем в один прекрасный день, не сможет скрыть это от преступника и сама подвергнется опасности.
Лицо Монка застыло. На нем отразилась внутренняя боль и осознание бесплодности всех его стараний, столь дорого ему обошедшихся.
– Она права, – тихо сказал он. – Кто бы это ни оказался, жалости он не знает. Он хладнокровно послал на виселицу Персиваля. Если леди Мюидор будет представлять угрозу, он и ее не пощадит.
– А за ней, боюсь, дело не станет, – встревожилась Эстер. – Не надо думать, что леди Мюидор – просто испуганная женщина, спрятавшаяся от страшной действительности в своей спальне. Беатрис – храбрая леди, просто слишком уж велик ее ужас перед случившимся.
– Тогда нам еще есть за что бороться, – только и сказал Монк. – Если ее так мучат страх и подозрения, она и впрямь может однажды узнать всю правду.
Появился официант и поставил на стол чашки.
– Что-то, возможно, случайно бросится ей в глаза, – продолжал Уильям, поблагодарив официанта. – Слово, жест… Короче, чем-то преступник выдаст себя, а она не сможет скрыть своей догадки. Ей просто не удастся вести себя с ним по-прежнему.
– Тогда мы должны опередить ее. – Эстер яростно размешивала ложечкой шоколад, чуть не выплескивая его из чашки. – Она знает, что все в какой-то степени лгали, ведь Октавия была вовсе не такой, какой ее изобразили на суде.
И Эстер передала Монку весь свой недавний разговор с леди Беатрис.
– Возможно, – с сомнением произнес тот. – Но Октавия была ее дочерью, и леди Мюидор могла просто закрывать глаза на ее недостатки. Материнская любовь, как известно, слепа.
– Что вы хотите сказать? – возмущенно перебила Эстер. – Что свидетели говорили правду? Что Октавия действительно нарочно кружила голову Персивалю и опомнилась лишь тогда, когда дело зашло слишком далеко? И вместо того, чтобы обратиться за помощью к родным, захватила с собой в спальню кухонный нож?
Эстер не донесла чашку до губ и продолжала свою страстную речь:
– А когда Персиваль все-таки явился к ней ночью, она, зная, что за стеной спит ее брат, даже не закричала? Да я бы на ее месте завизжала на весь дом! – Она отхлебнула шоколаду. – И не говорите мне, будто она боялась, что остальные могут плохо о ней подумать, застав их вместе. Никто из семейства не поверил бы Персивалю, все поверили бы Октавии. И, кстати, ей было бы куда легче объясниться, если бы в ее комнате нашли раненого лакея или, того хуже, его остывший труп.
Монк усмехнулся.
– Может быть, она думала, что достаточно молча показать Персивалю нож – и тот испугается?
Эстер на секунду задумалась.
– Да, – нехотя согласилась она. – В этом, по крайней мере, есть хоть какой-то смысл. Но я все равно в это не верю.
– Я тоже, – отозвался Уильям. – Слишком много странностей в этом деле. Нам необходимо отделить правду ото лжи, может быть, даже выяснить причины лжи, а тогда уже идти дальше.
