Он убил какого-то парня.
Сел за руль пьяным и убил подростка пятнадцати — шестнадцати лет. Постоял в канаве с мертвым телом на руках, а потом оставил его и уехал домой.
Так уж получилось. Ничего не поделаешь. Обратного хода нет.
Радио он включил только без нескольких минут десять, и в десятичасовых новостях получил подтверждение.
Подросток. Видимо, возвращался домой в Бооркхейм. Пока без имени.
Но точное описание места.
Погиб этой ночью. Предположительно, между одиннадцатью и часом. Тело обнаружили только рано утром.
Смерть, по всей вероятности, наступила мгновенно.
Никаких свидетелей.
Сбит машиной — тоже по всей вероятности. Водитель не мог не заметить случившегося. Призыв ко всем, кто этой ночью проезжал мимо места происшествия, и к тем, кто располагает какими-либо сведениями. Полиция заинтересована выйти на связь со всеми, кто…
Место огорожено, прошедший дождь осложнил работу, некоторые наметки имеются… Розыск водителя, скрывшегося с места… Новый призыв ко всем, кто…
Он выключил радио. Влив в себя еще два глотка виски, вернулся в постель. Довольно долго лежал, путаясь в мыслях, а когда во второй раз поднялся этим серым туманным утром, три из них выделялись отчетливо.
Три весомые мысли. Тщательно продуманные выводы, от которых он не собирался отступаться. Надо держаться за них — и будь что будет. Просто решил, и всё.
Первое: парень в канаве был мертв, и вина за эту смерть лежит на нем.
Второе: как он ни поступи, парня к жизни не вернуть.
Третье: сдайся он полиции, ничего в лучшую сторону не изменится. Ничего.
«Напротив, — мысленно добавил он. — Зачем компенсировать потерянную жизнь другой?» Его собственной.
Рассуждая таким образом, он сознавал, что находится на верном пути. Стал приходить в себя. Наконец. Главное — держать себя в руках. Не позволять себе дрогнуть.
Только и всего.
Днем он действовал методично.
Помыл в гараже машину, изнутри и снаружи. Сколько он ни осматривал правую часть капота и крыло, ему не удалось обнаружить ни намека на повреждения или отметины; он предположил, что зацепил парня довольно низко — наверное, слегка толкнул бампером на уровне коленей; ему представлялось — когда он вновь попытался воспроизвести сцену в мокрой канаве, — будто фатальный исход несчастного случая был вызван скорее столкновением мальчика с бетонной трубой, а не самим толчком на шоссе. От этого нести бремя собственной вины становилось — каким-то странным, извращенным образом — немного легче. По крайней мере, создавалось такое ощущение. И оно его устраивало.
Внутри машины, на водительском сиденье, имелась единственная неприятность: темное овальное пятно, размером с яйцо, на правом краю бежевой обивки. Предположив с полным основанием, что это, должно быть, кровь, он в течение получаса пытался ее отчистить. Тщетно; пятно осталось на месте — очевидно, глубоко въелось в ткань, и он решил в ближайшее время обзавестись махровым чехлом. Не сразу… лучше через недельку, когда история немного подзабудется.
Кое-какие следы крови мальчика имелись также на руле и рычаге коробки передач, но отделаться от них не составило труда. Бывшую на нем накануне одежду он тщательно собрал и сжег в камине гостиной, напустив немного дыма. Когда он покончил с этим, его на мгновение охватила паника при мысли о том, что его могут спросить об этих вещах. Однако он довольно быстро успокоился: представлялось маловероятным, чтобы на его след вышли или стали требовать от него отчета в столь тривиальных вещах. Обычные вельветовые брюки? Старый пиджак и серо-голубая рубашка? Он ведь мог отделаться от них как угодно: выбросить, пожертвовать при каком-нибудь сборе одежды.
Но главное: никто не выйдет на его след.
Ближе к вечеру, когда опустились сумерки и заморосил дождь, он отправился в церковь. В старую базилику Вроон, находившуюся в двадцати минутах ходьбы от его дома. Просидел полчаса в боковом приделе, сцепив руки и пытаясь открыться внутренним голосам — или голосам свыше, — но ничто не заявило о себе, не возникло ничего такого, что вызвало бы у него беспокойство.
Покидая безлюдную церковь, он осознал, насколько важным было для него это посещение — возможность вот так посидеть в церкви, без какого-либо умысла или надежд. Без ложных обещаний и мотивов.
Понял, что это явилось своего рода испытанием, и он его выдержал.
Удивительно, но, когда он вышел из-под темного свода, это ощущение стало сильным и недвусмысленным, сродни катарсису. По пути домой он купил две вечерние газеты; в обеих на первой странице была фотография мальчика. Кстати, одна и та же, хотя и в разной степени увеличенная: чуть раскосые глаза и зачесанные вперед темные волосы. Никакого капюшона, никакой крови. Он его не узнал.
Придя домой, он выяснил, что парня звали Вим Фелдере, что ему всего несколько дней назад исполнилось шестнадцать лет и он учился в школе Вегерс.
Обе газеты пестрели деталями, фактами и рассуждениями, а общую точку зрения на случившееся выражал заголовок на третьей странице «Пост»:
ПОМОГИТЕ ПОЛИЦИИ ПОЙМАТЬ СКРЫВШЕГОСЯ ВОДИТЕЛЯ!
Писали также кое-что о возможных последствиях в случае, если полиции удастся отыскать виновника. Судя по всему, ему грозило от двух до трех лет тюремного заключения.
Он прибавил употребление спиртного — что наверняка смогут установить с помощью услужливого ресторанного персонала — и увеличил срок до пяти-шести. По меньшей мере. Вождение автомобиля в нетрезвом состоянии. Неосторожная езда, повлекшая смерть другого человека. Бегство.
Пять-шесть лет в заключении. Какой в этом смысл? — подумал он. Кому от этого станет хорошо?
Он бросил газеты в пакет с мусором и достал бутылку виски.
3
Парень снился ему три ночи подряд, затем исчез.
По большому счету, так же обстояло дело и с газетами. О Биме Фелдерсе писали в пятницу, субботу и воскресенье, а когда в понедельник началась рабочая неделя, репортаж свелся к заметке о том, что у полиции по-прежнему нет никаких версий. Не объявилось никаких свидетелей, и нет надежных доказательств — что, собственно, может означать подобная формулировка? Юношу задавил неизвестный автомобилист, который затем, под покровом дождя и темноты, скрылся с места происшествия; это было известно с самого начала и оставалось известным четыре дня спустя.
В понедельник он вышел на работу. Воспринял это как облегчение и вместе с тем как своего рода «ослиный мост»
[1]
к нормальному образу жизни. Жизнь вновь покатилась по старой, избитой колее, привычной и в то же время какой-то чужой; по нескольку раз на дню он ловил себя на удивленных мыслях о том, как же на самом деле тонка пленка между рутиной и кошмаром.
