– Филипп Андерссон, как ты чувствуешь себя на свободе? – выкрикнул какой-то радиожурналист.
Свен-Ёран Олин снова потянулся к микрофону.
– Мой клиент просил избавить его от необходимости давать сегодня какие-то комментарии, – сказал он.
– Зачем тогда его сюда привели? – зло спросил корреспондент, стоявший слева от Анники.
– Его Олин заставил, – ответил кто-то. – Все дело он провел задаром, и вот сегодня наступила расплата.
Адвокат едва ли получил большие деньги за свой вклад в это дело, подумала Анника, но, впрочем, и вклад этот был не особенно велик. Это ее статьи об Ивонне Нордин сыграли роль снежного кома, после чего генеральная прокуратура сама опротестовала приговор.
Женщина, раздававшая распечатки, добралась до задних рядов и протянула стопку бумаг Аннике. Она быстро наклонилась к уху женщины и прошептала:
– Я смогу взять эксклюзивное интервью у Филиппа? Меня зовут Анника Бенгтзон, и это я писала статьи об Ивонне Нордин, которая…
– Филипп Андерссон не дает комментариев, – бесстрастно произнесла женщина. – Это исключено.
Коллеги неодобрительно покосились на Аннику, как будто она попыталась без очереди пролезть на распродажу.
Анника, расстроившись, посмотрела на часы.
Если никаких комментариев не будет, то все утро можно считать потерянным и испорченным. Нет смысла писать в вечерней газете статью о человеке, которому нечего сказать.
Анника решила дождаться конца, чтобы посмотреть, не скажет ли он что-нибудь от себя.
Журналисты потянулись к выходу. Анника отступила в сторону, стараясь не смотреть на проходивших мимо коллег.
– Если бы он действительно хотел получить эту компенсацию, то должен был по меньшей мере пустить слезу по поводу потерянных лет, – сказала какая-то женщина, идя к выходу.
Филипп Андерссон встал из-за стола, выпрямившись во весь свой большой рост. Анника отскочила в сторону и протиснулась ближе к нему, скользя спиной по стене.
Молодая женщина, раздававшая информационные бюллетени, открыла заднюю дверь. Свен-Ёран Олин вышел первым. Филипп Андерссон повернулся спиной к залу и тоже направился к выходу.
– Филипп! – громко окликнула его Анника. – Филипп Андерссон!
Он остановился в дверном проеме и обернулся. Теперь он смотрел прямо на Аннику. Она застыла у стены.
Узнал ли он ее? Мог ли вспомнить? Неужели в тюрьме у него было так много посетителей?
Он нестерпимо медленно поднял левый указательный палец и не спеша поводил им из стороны в сторону.
Левый указательный палец… Он продолжал медленно покачиваться из стороны в сторону.
Она вдруг почувствовала, как ручеек леденящего страха потек вдоль позвоночника.
Она снова оказалась в темном переулке Старого города. Это было в среду, после того, как она посетила его в Кумле. Она шла домой, когда на нее напали двое неизвестных в масках. Один из них наклонился к ней. Глаза его блестели в прорези маски, словно куски стекла. Другой помахал ножом в сантиметре от ее левого глаза. Она снова явственно услышала приглушенный голос: «Оставь Давида в покое. Расчет окончен. Перестань рыться в этом деле». Они стянули с левой руки рукавицу, и она ощутила острую боль в пальце. Эта боль потекла по руке и охватила грудь. «В следующий раз мы порежем твоих детей». Холод брусчатки под щекой и удаляющийся грохот их шагов.
Она встретила взгляд Филиппа Андерссона, отступила на шаг и непроизвольно спрятала за спину левую руку.
Филипп Андерссон заметил ее жест, улыбнулся и вышел из зала вместе с теми, с кем сюда пришел.
Рука продолжала гореть, когда она шла к машине. В рубце на указательном пальце отдавалась пульсирующая боль. Такой боли в пальце она не испытывала даже в зимние морозы.
Она сунула руки в карманы куртки и поежилась от холодного ветра.
– Выглядел он не слишком смиренно, – сказал Стивен. – Хотя трудно ожидать смирения от человека, который безвинно провел в тюрьме пять лет.
– Никто, между прочим, не сказал ни слова о его невиновности. Суд высшей инстанции просто признал доказательства недостаточными и опротестовал решение суда первой инстанции. Это совсем разные вещи.
Стивен снова замолчал.
«Я слишком жестко веду себя со стажерами, – подумала она. – Правильно они делают, что не хотят со мной работать».
– Я не поеду в редакцию, – сказала она, стараясь говорить помягче. – Возьми, пожалуйста, такси.
Стивен не выказал никакой обиды.
«Наверное, он просто рад, что наконец от меня отделается», – подумала она и продлила парковку еще на 260 крон. Пусть автомобиль на всякий случай стоит здесь. Других мест парковки на Дроттнинггатан не было.
Полли не пришла. Анника уселась на высокий барный стул за столом, покрытым железом. Вместо ножек у стола были неоновые светильники. Она попыталась заказать кофе латте у девушки с серебряной булавкой в носу, но та огрызнулась, сказав, что здесь самообслуживание. Обслуживание здесь явно было не таким модным, как убранство. Она решила забыть о латте и оглядела помещение.
Оно напоминало о кадрах фабрик из футуристических фильмов ужасов. Стены были украшены кусками ржавого железа, подсвеченного разноцветными неоновыми лампами. Гудели кофемашины, шумели посудомоечные машины, звенел фарфор. Из динамиков гремела музыка. Немецкая рок-группа «Рамштайн» исполняла нежный шлягер.
Палец продолжал болеть.
Едва ли это была случайность. Он помахал перед ее глазами пальцем, который ей едва не отрезали в тот самый день, когда она посетила его в тюрьме. Похоже, нападение было заказным.
Она снова засунула руки в карманы.
Заведение постепенно заполнялось людьми. Как ни странно, но среди посетителей преобладали служащие министерств и органов власти, о чем можно было судить по их консервативному стилю – темные брюки и белые рубашки – точь-в-точь как у Филиппа Андерссона на пресс-конференции.
Аннику трясло от какого-то неприятного чувства.
Если это Филипп Андерссон заказал нападение, то действовал он на удивление быстро. Прошло всего несколько часов после ее приезда из Кумлы. Видимо, ему было очень нужно, чтобы она не рылась в деле Давида Линдхольма. Но почему?
Дело было не в сентиментальных воспоминаниях детства. Они вместе управляли предприятием. У Давида был роман с его сестрой, которая ждала от него ребенка. Давид был доверенным лицом Филиппа Андерссона в тюрьме, опекуном и контактным лицом, которое есть у всех осужденных на пожизненное заключение.
По-видимому, она чего-то не учла. Но тогда она мало и знала. У Давида было много темных сторон.
Анника вспомнила рассказ Нины Хофман о том, как он обращался с Юлией.
Давид Линдхольм иногда неделями держал свою жену запертой в квартире. Часто выгонял ее, раздетую, на лестничную площадку. Порой унижал ее так, что доводил до мыслей о самоубийстве. Он изменял жене направо и налево, на недели пропадал из дома, не подавая о себе никаких вестей, называл жену «шлюхой» и «распутной девкой»…
