Пусто. И куда делся загадочный посетитель?
Ян выходит из спальни, зажигает верхний свет в прихожей и обходит все комнаты. Одну за другой. Заглядывает в каждый угол. Никого.
Напоследок выходит в прихожую. Дверь закрыта. Он нажимает на ручку – не заперто. Кто-то открыл дверь и вышел.
Ян открывает дверь и всматривается в темноту.
– Алло! – кричит он в ночь, похоже, только для того, чтобы услышать свой собственный голос.
Молчание. Во дворе никого нет, ночная улица пуста.
Он закрывает дверь – в прихожей уже стало заметно холоднее. Резко выдыхает и смотрит на часы. Четверть первого.
Надо спуститься в подвал, поднять упавшую картину и погасить свет в убежище. И конечно, положить на место бутылку – вряд ли ему удастся объяснить Марии-Луизе, откуда в садике взялась пустая винная бутылка.
Вернувшись, он вгоняет ножку стула под рукоятку двери в подвал – теперь никто не откроет ее, даже с магнитной карточкой.
В восемь утра он заканчивает смену. Остаток ночи прошел спокойно, ему даже удалось поспать. Сердце продолжало колотиться довольно долго, но страха не было. Скорее одиночество.
Наша деятельность безопасна… безопасность – наш главный приоритет, сказал доктор Хёгсмед.
Ян пока не придумал, как ему проникнуть к Рами. Пока не придумал. Но теперь он знает твердо: кто-то пользуется «Полянкой» как шлюзом.
Остается только надеяться, что этот кто-то – не пациент.
24
Очередной конверт от Реттига. Ян спал. Ему уже начал сниться какой-то сладкий сон про любовь, но он внезапно проснулся. Посмотрел на часы – семь утра. Что его разбудило, спросонья понял не сразу, но потом сообразил: кто-то бросил почту в прорезь на входной двери. Обидно – тут же забыл сон, и пытаться снова заснуть смысла не было.
Выглянул в прихожую – на полу лежал точно такой же конверт, как и тот, что передал ему Реттиг, с единственной разницей: на этот раз конверт был бледно-желтый. А так – примерно такой же толстый, с выведенными от руки жирными буквами S. Р.
На этот раз Ян сделал то, на что не решился в первый раз. Он распечатал конверт. Не сразу – сначала отнес его в кухню и осмотрел. Конверт заклеен обычным прозрачным скотчем – такой продается в любой продуктовой лавке. Почему-то именно этот факт придал ему решимости, и он начал резать и отдирать скотч с задней стороны.
И вдруг остановился. Интересно, запрещено ли открывать письма, которые запрещено доставлять? Он мысленно оценил философскую глубину этого вопроса, но отложил его на потом.
Удалив скотч, подсунул под клапан узкий филейный нож и осторожно открыл конверт.
Реттиг не обманул его. Письма. Только письма. Он насчитал тридцать четыре штуки, разного размера, разного цвета и с разными адресатами. Адресаты разные, но адрес один на всех письмах. Разные почерки, кто пишет карандашом, кто шариковой ручкой, кто чем: Клиника Санкта-Патриция.
Ян внимательно просмотрел, кому прислали письма, и удивился: несколько штук, больше чем кому-либо другому, адресованы Ивану Рёсселю.
Убийца Иван Рёссель получит сразу девять писем.
Впрочем, это единственное знакомое ему имя. Ни одного письма Алис Рами. Марии Бланкер писем тоже нет.
Ян потер глаза и задумался. Если он не может проникнуть к Рами, то почему бы не написать ей письмо? Что ему терять?
В одном из кухонных ящиков лежал почтовый набор, давным-давно подаренный матерью, когда он стал жить самостоятельно. Вручную склеенные конверты, толстая, с виньетками бумага. За десять лет не истратил ни одного листа.
Он взял ручку и уставился на лист. Ему так много надо ей сказать… Но в конце концов он написал всего несколько слов, почему-то заглавными буквами. Простой вопрос:
ДОРОГАЯ БЕЛКА! ХОТЕЛА БЫ ТЫ ПЕРЕПРЫГНУТЬ ЧЕРЕЗ ОГРАДУ?
И подписал своим именем: Ян. Адальше? Не датьли свой адрес? Нет, не стоит. Ответ наверняка попадется на глаза Ларсу Реттигу или кому-то еще из его команды. Поэтому после короткого размышления он ставит подпись: Ян Ларссон – и указывает старый гётеборгский адрес.
Заклеивает конверт, пишет название клиники, имя Марии Бланкер и кладет письмо в общую пачку.
На следующий день он возвращается в «Полянку» с конвертом в рюкзаке. На этот раз – вечерняя смена. Три часа наедине с детьми, и, когда они уснут, у него вполне хватит времени, чтобы сбегать в комнату для свиданий в Санкта-Психо. Комната для свиданий родителей с детьми. Как вам это нравится? А теперь еще и почта.
Все тихо и спокойно, как всегда… нет, не все. В воспитательской сидит Мария-Луиза и пьет кофе с каким-то мужчиной.
Ян замер на пороге и похолодел. Тут же вспомнил, что случилось позавчера: неизвестный визитер вышел из лифта, прошел через садик и исчез в ночи.
Что значит – пьет кофе с каким-то мужчиной? Этот мужчина ему очень даже знаком. Густые каштановые волосы, очки, никогда не улыбающийся рот.
– Привет, Ян. Как дела?
Главный врач, Хёгсмед. Ян поискал глазами набор шапочек, но шапочек не было. Только недопитые чашки и блюдо с плюшками.
Он быстро изобразил приветливую улыбку и с протянутой рукой двинулся к столу:
– Все хорошо, доктор.
– Патрик, Ян. Мы же договорились. Патрик.
Ян кивает. Никакой он не Патрик. Доктор и есть доктор.
Хёгсмед смотрит на него изучающе:
– Ну как? Освоил распорядок?
Он, похоже, ждет ответа.
– Освоил… здесь все замечательно.
– Приятно слышать.
Яну все труднее удерживать на лице улыбку – сам он уже не ощущает свою гримасу как улыбку. Какая-то судорога. Ему кажется, пакет с письмами торчит из рюкзака. Нет, конечно, рюкзак застегнут, но… а вдруг Хёгсмед подозревает что-то неладное? А может, Парс Реттиг попался?
Наконец врач отводит от него взгляд и обращается к начальнице:
– И как он у вас?
Вопрос звучит совершенно обыденно, но Мария-Луиза вдруг преисполняется энтузиазмом:
– Ой, что вы! Мы очень, очень довольны! Дети его обожают. Он так замечательно с ними играет! Настоящий товарищ по играм!
Даже неумеренные комплименты не помогают Яну расслабиться. Охотнее всего он выскочил бы из комнаты, подальше от змеиного взгляда доктора Хёгсмеда.
– Нет-нет, спасибо! – отказывается он от предложенного кофе. – Только что пил. Стараюсь много кофе не пить, дрожь начинается… от кофеина то есть.
Он поворачивается и идет в комнату для игр. За его спиной Хёгсмед наклоняется и шепотом говорит что-то Марии-Луизе, но за радостным детским криком он не расслышал что именно.
