А потом, как ни в чем не бывало, Ян едет на работу. По утрам уже подмораживает, лужи за ночь затягивает хрустким ледком, а на дороге образуется ледяная корка. Скоро придется расстаться с велосипедом – становится скользко, и это по-настоящему опасно.
Не успевает он открыть дверь в раздевалку, как слышит топот маленьких ножек. Матильда. Глаза ее сияют от восторга.
– У нас полиция!
Выдумщица.
– Вот как? – Ян снимает куртку. – И что они хотят? Попить с нами сока?
Матильда смотрит на него широко раскрытыми глазами и начинает смеяться только после того, как он ей подмигнул. Ох уж эти воспитатели, болтают всякую ерунду. Им-то все можно, а поди различи, когда они шутят, а когда говорят серьезно.
И в самом деле – полиция. Не в детском саду, конечно, – на территории больницы. Полицейская машина припаркована у ворот, а когда он через четверть часа выглядывает в окно, видит за ограждением двоих полицейских. Они медленно идут вдоль ограды, тихо о чем-то разговаривают и все время смотрят под ноги, будто ищут что-то.
И тут же возникает ощущение тревоги. Как всегда, когда он видит полицейских. После «Рыси» – всегда.
В кухню входит Мария-Луиза.
– А что там делает полиция? – спрашивает он.
– Не знаю… кажется, ночью что-то случилось.
– Побег? – Он старается говорить как можно спокойнее.
– Не думаю… с чего бы? Завтра все узнаем. Завтра придет рапорт.
Она говорит о еженедельном рапорте. Доктор Хёгсмед каждую среду присылает рапорт о событиях в больнице, но до сих пор это было неслыханно скучное чтение.
Каждую минуту могут постучать в дверь – громко и уверенно, как обычно стучит в дверь полиция. Но никто не стучит, а когда он опять выглядывает в окно, полицейских уже не видно.
Можно выдохнуть спокойно. Судя по всему, он ни при чем. Но когда в десять часов Ян собирается отвести Феликса на свидание, Мария-Луиза его останавливает.
– Сегодня не будет посещений, Ян. Отменили… – тихо говорит она.
– Да? – Ян машинально тоже понизил голос. – Почему?
– Экзитус…
[5]
– Экзитус? Кто-то умер?
– Да… ночью умер один из больных.
– Что случилось?
– Точно не знаю… но, судя по всему, неожиданно.
Ян не задает больше вопросов. Продолжает играть с детьми в прятки и в «кто последний». Но мысли его далеко. Он думает о посланном вчера письме. Любовное послание… но и угроза: все тайное может стать явным.
А где живет Ларе Реттиг? Номер телефона? В телефонном справочнике его нет. Ян после работы идет в город. В «У Билла» тоже нет – «Богемос» сегодня не выступает.
Ну что ж… есть еще репетиционное помещение. Дверь закрыта, но вой электрогитар слышен даже на улице. И ритмичная дробь ударных. У Яна мгновенно испортилось настроение – он уже не нужен.
Ян постучал, но никто не открыл. Посильнее – никакой реакции. Затычки у них, что ли, в ушах?
Он толкнул дверь и просунул голову.
Музыка смолкла, и все четыре головы, как по команде, повернулись к нему.
– Привет, Ян, – после неловкого молчания произнес Ларе Реттиг.
– Привет, Ларе… надо бы поговорить.
– Само собой. Заходи.
– Нет… я имею в виду, нам с тобой.
Яну кажется, что все на него смотрят с подозрением. Музыканты словно замерли в движении, каждый со своим инструментом наготове. Ударника Карла он не знает. Или… нет, где-то он его уже видел.
– О’кей, – Реттиг кивнул. – Подожди немного, я сейчас.
Банда четырех. Наверное, не только Ларе, а все они, вся группа, – санитары в Санкта-Психо.
И тут же вспомнил, где видел Карла. Бойцовский питбуль с мощными челюстями и баллоном со слезоточивым газом на поясе. Это именно Карл принял у него Жозефин в комнате свиданий.
Карл мрачно смотрит в сторону двери. Ян отступает в тень, но охранник наверняка его уже заметил.
– Только у меня совсем мало времени, Ян. – Реттиг подошел к двери. – Всего несколько минут… Давай выйдем на улицу.
Они прошли по пустому тротуару с десяток метров, и Реттиг остановился:
– Можем поговорить здесь.
Яну всегда очень трудно задавать прямые вопросы – ему кажется, что он прижимает собеседника к стенке. Но он обязан спросить.
– Кто умер сегодня ночью?
Реттиг смотрит на него с удивлением.
– Кто сегодня умер? – переспрашивает он с ударением.
– Мы утром узнали, что в Патриции кто-то умер.
Реттиг кивает, но не сразу. Подумал сначала, как реагировать.
– Больной…
– Мужчина или женщина?
– Мужчина.
– Он писал письма?
Реттиг быстро оглядывается по сторонам:
– Об этом говорить не надо. – Он улыбается Яну, но улыбка получается неестественной.
Интересно, знает ли Реттиг, что он вложил в конверт свое письмо, адресованное Алис Рами. Вернее, женщине, про которую он думает, что она и есть Алис Рами. Может, и знает. Не исключено.
– Собственно, хотел я спросить вот что: почему эти письма так для тебя важны? Можешь рассказать?
Реттиг опускает глаза.
– Мой брат в тюрьме, – тихо говорит он после долгой паузы. – Сводный брат. Тумас.
– В больнице? В Санкта-Психо?
– Нет… в тюрьме. В Кумле. Восемь лет за особо дерзкое ограбление. И он ни о чем так не мечтает, как получать письма… много писем. Но большинство до него не доходит. Их перехватывают. И я не могу наладить с ним контакт, потому что тогда… тогда – прощай, работа. – Он глубоко вздохнул. – Так что я пытаюсь хоть что-то сделать для бедняг в Патриции.
Ян кивнул. Вполне правдоподобно.
– А тот, кто умер… – еще раз спрашивает он. – Он получал письма? Или писал?
– Нет… – устало произносит Реттиг. – Педофил на принудительном лечении, никаких связей, никаких друзей, никаких корреспондентов. У него остался только один настоящий друг… и знаешь, кто? Вернее, что? Он был уверен, что на плече у него вторая голова. Сам тихий и приветливый, а вот вторая голова – кошмар, да и только… Ясное дело, никто эту голову не видел, кроме него самого… Но парень клялся и божился, что не он, а его вторая голова вынуждает его кидаться на детишек. И за стенами Патриции у него никого не было. Даже адвокат отказался его навещать, так что он впал в депрессию. И чем дальше, тем хуже.
– И что он сделал?
