Не об этом надо думать. О подготовилке. О детях.
– Меня беспокоит Лео, – говорит он.
– Какой Лео?
– Лео Лундберг. В «Полянке».
– А…
– Я пытался с ним разговаривать. Пытался как-то сблизиться. Но это очень трудно. Ему плохо, и я не знаю, как ему помочь.
– Помочь в чем?
– Забыть все, что он видел.
– А что он видел?
Ян замолкает. Ему почему-то очень тяжело об этом говорить. Но, в конце концов, он сам начал этот разговор.
– Думаю, его отец убил мать на глазах у Лео.
Ханна с изумлением уставилась на него:
– А ты говорил с Марией-Луизой?
– Немного… но она не заинтересовалась.
– Потому что ничего не может с этим сделать. И ты не можешь. Чужие раны не залечишь.
Ян вздыхает:
– Залечишь, не залечишь… Я просто хочу, чтобы он был, как другие дети. Чтобы ему было хорошо, чтобы он знал, что в мире полным-полно любви…
Он осекается. Что за смехотворная выспренность… полным-полно любви. Как же, мир прямо лопается от любви.
– Может быть, ты в какой-то степени хочешь замолить грех… я имею в виду того мальчика?
– Какого «того мальчика»?
– Которого ты потерял в лесу?
Ян опускает глаза. Почему-то он чувствует необходимость во всем ей признаться.
– Дело было не совсем так, – тихо, почти неслышно произносит он. – Я его не терял.
– Ты же сказал…
– Нет. Не терял. Я оставил его в лесу.
Она смотрит, ни слова не говоря, и Ян быстро продолжает:
– Ненадолго… и в полной безопасности.
– Зачем?
– Своего рода месть… – вздыхает Ян. – Месть его родителям. Матери. Я хотел заставить ее сходить с ума. Думал, знаю, что делаю, но…
Он замолкает.
– И что, – тихо спрашивает Ханна, – стало лучше?
– Не знаю… нет, не думаю. Стараюсь не вспоминать эту историю.
– А сейчас ты бы тоже так поступил?
Ян смотрит на нее и отрицательно качает головой:
– Я не могу навредить ребенку.
– Я тебе верю.
Эти голубые глаза… Он не понимает Ханну. Совсем не понимает. Надо было бы остаться, поговорить… узнать, что она думает о нем. О нем и о Рёсселе.
Он встает:
– Спасибо за чай, Ханна. Увидимся на работе.
И выходит в ночной холод. В рюкзаке у него книги Рами. Идет прямо домой, никуда не сворачивая.
ЮПСИК
Концерт, закончившийся поцелуем и дракой, должен был состояться в общем зале Юпсика, там, где стоял телевизор.
Велели собраться в семь часов, но к назначенному сроку появились всего три человека. Та самая черноволосая женщина, которая напоминала Рами о времени психотерапевтического сеанса. Психобалаболка, как ее назвала Рами. И санитар Йорген с маленькой застенчивой голубоглазой практиканткой. Ян никогда не видел, как она с кем-то разговаривает. Почти такая же стеснительная, как и сам Ян.
Он поставил ударные позади микрофона Рами, чтобы она как можно больше его заслоняла. Пусть будет слышно, но не видно. И он уже раскаивался, что согласился на все это.
В пять минут восьмого начали собираться слушатели. Привидения, как их назвала Рами. Привидения шаркали ногами и тихо рассаживались на полу, скрестив под собой ноги.
Ян не знал их по именам, но уже узнавал почти всех обитателей Юпсика в лицо. Пятнадцать или шестнадцать подростков, в основном девочки, но и несколько мальчишек. Немытые волосы… правда, некоторые тщательно причесаны. Кто-то сидит спокойно, другие все время вертятся и оглядываются. Кто они? Юные наркоманы? Те, кто беспощадно травил кого-то… или наоборот, жертвы школьной травли?
Ян даже догадываться не хотел. Он не был знаком ни с кем, кроме Рами. А когда услышал, как тощий подросток, глядя на нее, спросил у соседа: «А это еще кто?», понял, что Рами тоже не спешила заводить себе приятелей в Юпсике.
А она молча стояла перед микрофоном, бледная-бледная, и изо всех сил сжимала гитару.
Йорген встал рядом, руки в карманах джинсов. Оглядел собравшихся подростков:
– О’кей, послушаем музыку… Наши друзья Алис и Ян поиграют нам немного…
Кто-то неуверенно хихикнул.
– А телик? – разочарованно спросил высокий паренек в джинсовой куртке. Ян видел его и раньше, кто-то даже называл его имя, но он не запомнил. – Сегодня же хоккей… мы что, не будем сегодня телик смотреть?
– После музыки – сколько влезет, – решительно заявил Йорген. – А теперь – тишина.
Но тишины добиться так и не удалось. Привидения хихикали, шептались и толкались.
Рами, как и Ян, боялась сцены. Может быть, не так сильно, но тоже боялась. Ян сразу понял. Он видел, как она бледна, как то и дело закрывает глаза, точно пытается вообразить, что в комнате, кроме нее, никого нет. Но, очевидно, была у нее какая-то тайная связь с публикой: как только она открыла рот, мгновенно наступила тишина.
– О’кей, – сказала она делано небрежно, – это американская песня, я перевела слова…
И начала с «Дома восходящего солнца». Ян хорошо знал эту песню, и аккомпанировать было легко. Потом последовали переводы песен Нейла Янга «Беспомощный» и Ceremony группы «Джой Дивижн». Название она перевела так: «Ритуалы». Все эти песни они репетировали.
Рами заметно успокоилась, щеки порозовели. Закончив «Ритуалы», она вдруг повернулась, подошла к Яну и поцеловала его в губы.
У него чуть палочки не выпали из рук. Поцелуй длился три секунды, не больше, но ему показалось, что Вселенная прекратила вращаться и остановилась.
Она отняла губы, ласково улыбнулась и вернулась к микрофону:
– Последняя песня называется «Ян и я». – И начала отбивать ногой четырехдольный ритм.
– Раз, два, три…
Он никогда не слышал этого названия, к тому же совершенно растерялся после поцелуя, но все же начал понемногу подстукивать, чтобы не дать ей выбиться из ритма. Рами взяла минорный аккорд:
Я лежу в своей постели,
Рядом Ян лежит,
Мы знаем, где мы,
Знаем, куда мчимся:
Лежа в моей постели,
Мчимся прямо в космос,
В холод небывалый…
Но так прекрасен мрак,
Что можно все забыть.
И, закрыв глаза, продолжила рефреном:
Ян и я, я и Ян,
День и ночь, ночь и день.
