– Ой, извините… Забыла смыть. Это для вчерашней вечеринки… Извините, пожалуйста.
Она закашливается и пытается подавить отрыжку, но неудачно. В комнате распространяется отчетливый запах перегара. Мария-Луиза нахмурилась:
– Лилиан…. могу я с тобой поговорить наедине?
– О чем?
– О том, что ты пьяна.
Мгновенный переход – тон ледяной и даже угрожающий. Мягких, доброжелательных интонаций как не бывало. Лилиан встает и выходит из комнаты. Мария-Луиза следует за ней.
На пороге Лилиан оборачивается:
– Я вовсе не пьяна. С похмелья – да. Но не пьяна.
– Скоро вернусь. – Мария-Луиза следует за ней.
Дальше раздевалки женщины, похоже, не пошли, и голоса их слышны совершенно отчетливо. Спокойная поначалу беседа быстро набирает обороты. Мария-Луиза по-прежнему говорит тихо, но Лилиан отвечает все громче и громче.
– Я что, не имею права расслабиться после работы? Или я должна, как ты, посвятить жизнь детям?
«Посвятить жизнь» прозвучало с почти презрительным оттенком.
– Успокойся, Лилиан, дети могут услышать…
– Я спокойна, черт подери!
За столом в воспитательской все притихли. Ханна и Андреас сидят с опущенной головой и молчат. И Ян молчит. А что говорить?
– Ты больна! Тебе надо лечиться!
А это кто сказал? Лилиан или Мария-Луиза?
Похоже, все-таки Мария-Луиза, потому что ответом служит пронзительный вопль Лилиан:
– А ты, конечно, само совершенство! Но я не могу быть такой, как ты! Пусть психи сами пасут своих детей!
– Лилиан, у тебя истерика, – коротко и тихо заявляет Мария-Луиза.
Теперь неприлично говорить «истеричка», некорректно, вспоминает Ян слова Хёгсмеда.
Андреаса передергивает, как от внезапного приступа тошноты. Он поднимается:
– Пойду к детям.
Он уходит в игровую, и через минуту оттуда доносятся звуки бравурной песенки – Андреас включил стереосистему, чтобы заглушить выкрики из раздевалки.
Но, как почти всегда, ссора быстро иссякает. Через несколько минут раздается хлопок наружной двери, и в воспитательской появляется Мария-Луиза. С обычной материнской улыбкой.
– Лилиан пошла домой, – объявляет она. – Ей надо немного отдохнуть.
Ян молча кивает, но Ханна, глядя начальнице прямо в глаза, спрашивает:
– Может быть, ей нужна помощь?
Улыбка исчезает с лица Марии-Луизы.
– Какая помощь?
– Чтобы меньше пить, – спокойно поясняет Ханна.
В воздухе повисает тяжелая тишина.
– Лилиан не ребенок… Она отвечает за свои поступки. – Мария-Луиза скрестила руки под грудью.
– Но и работодатель отвечает за своих сотрудников. – Ханна говорит это так, словно цитирует трудовой кодекс. – Если кто-то пьет на рабочем месте, существует схема лечения. Реабилитационный план.
– Реабилитация… Звучит красиво.
Но Ханна не сдается:
– И как насчет реабилитационного плана для Лилиан?
– Ханна, – серьезно говорит Мария-Луиза, – ты ведь прекрасно знаешь, сколько у нас недоброжелателей. Подумай об этом.
Она резко поворачивается и выходит из воспитательской. За столом остаются двое – Ханна и Ян. Ханна заводит глаза к потолку.
– Вот так, – говорит Ян. – Теперь будешь ходить в бузотерах.
– Мне совсем не все равно, что будет с Лилиан. А тебе все равно?
– Нет, конечно.
– А почему она так много пьет? Ты об этом думал?
Нет. Об этом он не думал.
– Чтобы быть пьяной, наверное, – пожимает он плечами.
– А зачем ей быть пьяной?
– Наверное, она несчастна… но ведь не она одна, правда?
– Ты ничего не знаешь… и ничего не понимаешь. – Ханна встает со стула.
И Ян встает. Хорошо наконец встать из-за этого стола. Скоро он пойдет домой. Пятиминутка для поднятия настроения явно не удалась. Настроение у всех стало намного хуже.
Домой. Домой и спать. Он хочет смотреть в будущее, начать жить нормальной жизнью.
И никогда больше, никогда в жизни не попадать за решетку.
У него нет никого, с кем бы он мог начать жить. Не так страшно попасть в самое жуткое, самое безнадежное положение. Страшно, когда на всем свете нет никого, кто бы тебя выслушал.
ЮПСИК
Рами спрыгнула с койки и села на пол рядом с Яном. Ее наконец заинтересовал рассказ Яна о Банде четырех.
– И что, они заперли тебя в бане?
– Не заперли… замка там не было. Они подперли ее чем-то… не знаю чем. То есть тогда не знал. Теперь знаю… Но дверь не сдвинуть.
– И включили агрегат…
Ян кивнул.
– Как же ты выбрался?
– Никак. Была же пятница. Все ушли домой.
Полная тишина. Ни хлопка двери, ни крика вахтера в душевой – что-нибудь вроде «Алло, есть здесь – ничего.
И дверь заклинена намертво.
Сауна постепенно нагревалась. Воздух сделался горячим, как в пустыне. Сорок градусов. Или, может быть, пятьдесят.
Он попытался ощупью сориентироваться среди совершенно одинаковых дощечек, которыми обшита сауна.
Все в дощечках – и пол, и стены, и потолок; и две полки вдоль стены. На них и сидят, когда приходят попариться.
Или покурить.
Рука его наткнулась на ведро на полу, и он услышал, как в нем плещется вода.
Он садится на одну из полок. По телу побежали ручейки пота.
Кто-то же должен прийти…
Голова совершенно пуста. Кожу на ягодицах начало припекать, но, как ни странно, он успокоился. Они ушли – Банда четырех.
И никого нет. За дверью все тихо.
Становилось все жарче.
Ян сидел на полу в ее палате, и Рами держала его за руку; она была совсем рядом, но в мыслях он все еще был там, в запертой сауне.
– Мне не повезло, – повторил он. – Дело было в пятницу, и спортзал до понедельника никто не собирался открывать.
– И как же?
– Не знаю…
Он и в самом деле не знал, но сейчас задумался. Что сделать, чтобы выжить три дня в раскаленной сауне?
Стучать в дверь. Стучать и стучать, пока не поймешь, что никто на помощь не придет. Петер Мальм со своими прихлебателями не вернется. Они приперли чем-то дверь и пошли дальше, и, скорее всего, уже про него забыли.
