— Почему ты молчишь? — спросила Терри, наконец.
— Потому что мне нечего сказать, — ответил Кит честно и правдиво, и нажал кнопку отбоя.
— Вы закончили? — спросила Шарлотта мягко.
— Да. Как вы сюда попали?
— Просто сказала, что я к вам. Меня пропустили. Знаю, я не должна была — не сердитесь.
— Я вовсе не сержусь. Я люблю вас.
— И?
— Не знаю. Это все.
Шарлотта улыбнулась. Она была очень хорошая, она все понимала.
— Ох, как вас достали. Бедный вы, бедный.
— Вы сами слышали, мое отчуждение…
— Да.
— Не позволяет мне сближаться с людьми…
— Да.
— Но ведь поэтому вы со мной встречаетесь, правда?
— Поэтому… ну, и еще из-за вашей огроменной кучи денег.
Кит тоже улыбнулся ей.
— И?
Ее синие глаза засияли тихим, нежным светом.
— Еще вы неплохо смотритесь в ваших безумно дорогих костюмах. Все хочу спросить… спортом занимаетесь?
— Бегаю по утрам.
— Марафоны?
— Нет, спринты. С фальстартами.
Шарлотта потупила взор.
— Я никогда не замечала за вами чрезмерной, огорчительной поспешности…
— Я имел в виду спорт. Конкретно, утренние пробежки. Не стоит экстраполировать.
Глупо, невозможно, но вдруг он почувствовал себя замечательно. Настолько замечательно, что затолкал обратно лучевик и запер ящик на ключ.
— Вообще-то, я пришла поздравить вас с днем рождения. Я принесла подарок.
— Не стоило, я люблю вас просто так, без всякого подарка.
— Знаю, но неужели не хотите взглянуть?
— Хочу…
Шарлотта поднялась и одним плавным движением сбросила пальто, под которым оказалась совершенно обнаженной, не считая шелковых чулок и высоких сапог. Она взяла в руки розу и протянула ему.
— Мне никто никогда… не дарил такого чудесного подарка.
— Потанцуем?
— А вы приглашаете?
— Да, — сказала Шарлотта, и они начали танцевать медленный, медленный фокстрот.
Глава одиннадцатая
Любовь. И кровь
1
Тем временем свершилось небольшое чудо. Под руководством Дэниэла доселе малоизвестная радикальная газетенка «Вестник Республики» расцвела, похорошела и вдруг превратилась в довольно популярное массовое издание. Помимо призывов к свержению действующих властей в газете теперь печатались вполне миролюбивые светские сплетни, а также криминальная хроника и кроссворды. Однако, что выгодно отличало «Вестник» от прочих средств массовой информации, в газете появлялась и серьезная политическая аналитика. Гвоздем программы являлись статьи самого Дэниэла, которые молодой отпрыск знатного семейства скромно подписывал от редакции.
Что оказалось важней обнаружившегося в нем призвания к литературе, он открыл в себе и другой талант. Предпринимательский. Ступив на путь вульгарной коммерции, он начал торговать своей громкой фамилией и поразился тому, с какой легкостью начали открываться перед ним все двери. В конце концов, Дэниэл доторговался до того, что его пригласили на Три-Ви канал «Истина инк» — работать политическим обозревателем. Раз в неделю, по понедельникам, после выпуска вечерних новостей в двадцать два вечера по стандартному Гемгольцу мистер Ланкастер появлялся в эфире и в течение пятнадцати минут комментировал события дня. Дэниэл сидел в студии, с красной повязкой Народного Трудового Альянса поверх рукава пиджака, и излагал многомиллионной аудитории главного государственного канала свои прочувствованные соображения о диктатуре и ее скорой кончине в виду неизбежной революции. Поразительно, но ему еще и платили за это. И платили неплохо.
Тем не менее, газета оставалась для Дэниэла делом первостепенной важности. Его адскими трудами «Вестник» перестал быть просто одиозным, полуподпольным боевым листком Народного Трудового Альянса. У газеты появилось собственное лицо и собственная политическая позиция. «Вестник» стал интересным, спорным и модным и, главное, начал продаваться. После того, как Дэниэл разыскал для газеты спонсоров и рекламодателей, дела и вовсе пошли в гору. Редакция из сырого подвала перебралась на пятый этаж благоустроенного офисного здания в тихом зеленом районе города, и Дэниэл теперь руководил солидным штатом из сорока человек, включая уборщицу и личную секретаршу.
Что до отставного полковника Кольта, номинально числившегося редактором «Вестника», то он перебрался в уютный кабинет, где мог днями напролет глушить спиртное, наслаждаясь свалившейся на него с небес или еще откуда-то благодатью в лице блудного сына знаменитейшего семейства. Самое прекрасное, что Дэниэл совершенно избавил Кольта от возни с газетой. В качестве главного редактора Кольту оставалось лишь раз или два в неделю подписать кое-какие документы, которые Дэниэл любезно заносил прямо в кабинет, и получить зарплату, какую Дэниэл тоже крайне любезно заносил боссу в кабинет в белом конверте, с пожеланиями добра, процветания и счастья.
Теперь Кольт мог полностью посвятить себя своей настоящей работе, для которой его должность главного редактора являлась лишь прикрытием. То есть в действительности он служил инструктором, готовя солдат для военного крыла Народного Трудового Альянса и нужд Синдиката.
Неведомым образом прознав о тайной двойной жизни босса, Дэниэл принялся коленопреклоненно умолять, чтобы Кольт поучил его военным премудростям тоже. А поучиться у Кольта было чему. За спиной у отставного полковника имелось семнадцать лет армейской службы и шестнадцать — каторжной работы на Синдикат.
— Ваш бесценный опыт весьма поможет мне, сэр, если, допустим, если я вздумаю прогуляться в темном переулке, но не один, а с хорошенькой дамой под ручку, а в удачный день — и с двумя хорошеньким дамами, — говорил Дэниэл.
Кольт с сомнением разглядывал своего порывистого питомца. Дэниэл был весь какой-то… расхлябанный. И бесшабашный. И субтильный. И слишком смазливый, и оттого малость слащавый. Девочкам он нравился, конечно. Но для серьезных дел это никуда не годилось.
— Без обид, парень, но фактура у тебя неподходящая. Знаю, ты продолжительное время общался с Хацуми и под его выдающимся руководством поставил каким-то неудачникам пару синяков и выбил пару зубов, но, готов руку дать на отсечение, — и Кольт помахал у наглого мальчишки перед носом своей стальной клешней, — к важным делам он не подпускал тебя и на милю.
— Да. Жаль. Бен все твердил, будто я могу порезать пальчик и испортить маникюр.
— Не без оснований. Прогулки по темным переулкам — не для тебя. Забудь.
Ничуть не смущаясь отказами, наглый молокосос все не унимался. Неудивительно, что сиятельный папаша выставил его из дома. Парнишка был невыносим.
