Увы, настоящих доказательств своим предположениям у Гордона не имелось, лишь туманные подозрения и догадки. Следовало хорошенько разобраться, например, врезав Чамберсу разок-другой по маслянистой физиономии. Или выписать ордер на его арест. Но всякий раз, когда на Гордона находило желание разобраться, Чамберс впивался в его лицо черными, как мрак, глазами, и Гордон будто проваливался в затхлую тьму, где рассудок его рассыпался на части. Долгое время потом он был тих и послушен, будто голем.
Но и бездушный голем восстал против чернокнижника, породившего его на свет из липкого кома глины. Так и Гордон внутри пылал дикой злобой.
— Ничего, я узнаю, кто они и что им от меня нужно, и тогда они у меня попляшут. И, если в этом Ничто таится что-то настолько ценное, то оно может понадобиться и мне… кто знает!
В очередной раз успокоив себя подобным образом, Гордон пошел передохнуть и устроился в гостиной с чашкой травяного чая. Едва он сделал глоток, как за спиной материализовалась жена.
— Пупсик…
С перепугу он расплескал половину содержимого чашки на рубашку и брюки.
— Чего ты крадешься? Ты меня напугала до смерти!
— Я вовсе не хотела пугать тебя, правда. Все это твои расшатанные нервы.
Гордон потянулся за салфеткой, чтобы промокнуть пятна чая.
— Давно ты вернулась?
— Уже часа три тому назад. Прогулялась по магазинам, прикупила кое-чего.
— А почему не зашла поздороваться?
— Ну, ты ведь был в зимнем саду, медитировал. Я знаю, ты терпеть не можешь, когда тебя отрывают от твоих упражнений. Ты ведь уже закончил на сегодня?
— Да.
Виктория подсела к мужу на диван и взяла за руку. Какое-то время они просто сидели, держась за руки, будто парочка примерных школьников на первом свидании. Это было странно. Хотя и мило. Но все же очень странно.
— Гордон, когда я увидела в новостях, что творилось сегодня в мэрии, я подумала, что тебя убили!
— Как видишь, не убили. Надеюсь, ты рада. Хоть немного.
— Я рада… правда, рада… честно. До чего утомительно было бы начинать все сначала…
— То есть, повстречаться с кем-то пару дней и выскочить за него замуж?
Она засияла, как солнышко.
— Вот видишь, ты и сам все понимаешь.
— Значит, Виктория, ты не слишком расстроишься, когда узнаешь, что я выбросил на помойку скрипку. Вместе со смычком…
— И канифолью?
— Да.
Гордон понял, что ему никогда не постичь бездн ее женской души. Виктория ничуть не расстроилась. Она и впрямь была рада. И тому, что он жив. И тому, что он избавился от скрипки. И канифоли. На радостях она крепко обняла его и поцеловала. И еще раз поцеловала. Прямо в губы.
— Ох, что ты творишь…
— А ты сам как думаешь.
— Что-то я сейчас не в настроении… кровь… трупы…
Зато Виктория была в настроении. В самом шаловливом настроении из всех возможных. Невзирая на кровь и множество трупов, она все еще считала политику не только грязным, но и на редкость скучным делом, и оттого живо отыскала занятие поинтересней. Забралась к мужу на колени и начала ласкаться, тихо мурлыча и вибрируя изнутри, как кошка. Ее стан под черным платьем был таким стройным, а кожа — такой горячей, гладкой и душистой, что его организм помимо воли отреагировал на ее близость самым недвусмысленным образом. Виктория максимально усилила возбуждающий эффект, поерзав своей маленькой, упругой задницей и лизнув мужа в шею.
— Не сердись, пупсик.
— Я не сержусь.
— Ведь сердишься, я вижу.
— Да, я сержусь, но…
— Пойдем в спальню. Там тебе будет гораздо удобней изливать мне свои горести.
Следовало заметить, увлечение мужа Истинной Духовностью и поисками Просветленного имело для Виктории вполне осязаемые и приятные последствия. Гордон сбросил фунтов тридцать веса и находился в отменной физической форме. Мало того, его сильное тело приобрело гуттаперчевую гибкость, а это, в свою очередь, придавало их близости особенную остроту и волнующую пикантность. Виктория млела, и таяла, и почти теряла сознание от блаженства.
— О, ты моя безотказная машина любви, — жарко шептала она мужу.
Гордон молчал, кусая губы, стоически давя рвущиеся из груди вопли, полные невыразимого сладострастья. В конце концов, он не сдержался, и на пике высшего освобождения его душераздирающий, первобытный вопль разнесся на мили кругом, наверняка перебудив благородных предков Виктории, мирно дремлющих в уютном и прохладном семейном склепе.
В качестве расплаты за удовольствие Гордону пришлось срочно натягивать пижамные брюки и идти объясняться с встревоженными охранниками, принявшими его исступленные вопли наслаждения за вопли агонии. Когда он вернулся, Виктория, с пунцовыми скулами, лежала, натянув одеяло до подбородка. При взгляде на ее невинную мордочку не верилось, что пять минут назад она самозабвенно изображала леди Годиву, пришпоривающую своего горячего жеребца.
— Ой, как неловко, — пробормотала она.
Гордон засмеялся.
— Неловко? Ты бы видела парней, они позеленели от зависти. Как лягушки в весеннем пруду. Еще бы…
Парни также долго похлопывали Гордона по плечу и жали руку, но он предпочел опустить эти скабрезные детали, поскольку Виктория и без того считала его неотесанным мужланом. Выключив ночник, он забрался обратно в постель. Виктория немедля обвилась вокруг мужа, будто виноградная лоза вокруг могучего дуба, или удав вокруг антилопы. Не суть важно. Они все равно были обречены.
— Ну, муженек, повторим еще разочек?
— Давай. Ты ведь сама назвала меня безотказной машиной любви. Черт! Это бы славно смотрелось на моем предвыборном плакате.
В их любовном поту, в синих электрических сполохах, в хрустальном пении ангелов в подземных бункерах Дезерет, в небытии Великого Ничто, где ожидал своего избранного Просветленный, в приветственных мольбах не-существ своей пробуждающейся Богине, в щупальцах спрута-Синдиката, за плотно запертыми дверями высоких кабинетов рождалось и вступало в права будущее. Набирал обороты год Преддверия.
