Время лечит, и скоро Виктория снова принялась бегать по вечеринкам. А Терри тихонько сказала мужу, что хочет навестить Ричарда. Кит что-то пробурчал сердобольной жене вслед, но останавливать не стал. Вернулась Терри расстроенная и грустно поведала мужу, что Ричард отпустил бороду, начал курить трубку, набрал фунтов сорок веса, обзавелся привычкой крепко выпивать еще до завтрака, днями напролет возлежит на диване в красном бархатном халате, с истомой наблюдает, как скульпторша ваяет торсы и бюсты, и оплачивает ее провальные выставки.
— По-моему, у него кризис, — закончила Терри свой печальный рассказ и всхлипнула.
Кит только пожал плечами.
— Не ерунди, дорогая. Нет у него никакого кризиса. Просто он инфантильный, безответственный обалдуй, не способный на сколько-нибудь серьезные отношения с женщинами… и с людьми в принципе.
— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? Ричард ведь твой лучший друг, он тебе, как брат… он… очень хороший.
— У тебя все люди хорошие, все без исключения, так не бывает, Терри. Пойми, его отец… всю жизнь кочевал по таким же мансардам с геранью, умер в сорок пять от сердечного приступа на руках двух малолетних шлюшек, с которыми тогда жил… разжиревший, неопрятный, обросший козлиной шерстью, как фавн. На похоронах Ричард мне все твердил, как ненавидит его, ненавидит, просто ненавидит.
— Это жестоко, — прошептала Терри, прижав руку к сердцу.
— Жестоко, но чистая правда. Экзисте… я не могу выговорить это чертово слово! К черту! Мансарда! Надо бороться! А иначе — зачем? О Господи! Свет! Я тоже вижу свет!
— Дорогой, — проговорила Терри с мягким укором, — твой сарказм никому из нас ничем не поможет. Кто-то должен сказать Ричарду, что надо побриться, почистить зубы, надеть приличный костюм, что надо вернуться на работу, что надо выкинуть на помойку вонючую трубку и перестать пить на завтрак коктейли.
Кит молча посмотрел на жену.
— Я приготовлю тебе тарелочку вкусной куриной лапши, — проговорила Терри умоляюще.
— Нет, не пойдет, дорогая. Ты моя законная жена, и оттого обязана кормить, любить, развлекать, обнимать… и… целовать… меня… без всяких условий. Ладно, ладно. Где твоя лапша.
Кит съел две тарелки, размышляя, что Терри подливает в свой волшебный супчик — неужели бром? И когда мы должны принимать людей такими, какие они есть, а когда не должны, не должны, совершенно не должны? И отчего, хоть тресни, он не видел никакого яркого, ослепительного света? Как-то обидно, право.
Через две недели Ричард вернулся на работу, гладковыбритый, заметно похудевший, трезвый и злой. Его львиный рык прокатился под сводами Копилки, проникая в самые укромные уголки и закутки, в том числе, Киту в кабинет. Следом появился он сам. Синяк под его правым глазом был все еще заметен, но Кит не сомневался, что до очередной свадьбы Ричарда все заживет.
— Ты доволен? — проговорил он с порога запальчиво. — Я ведь был так счастлив. Я ви…
— Не хочу впадать в нравоучительный пафос, — холодно перебил Кит, — но, если ты не оставишь привычку выпивать еще до завтрака, то вскорости увидишь еще и не такое.
Кстати, забери. Во время ваших романтических чаепитий Виктория случайно прихватила с собой кое-какие предметы твоего домашнего обихода. Серебряные ложечки. Пересчитай. Ровно десять штук, как в аптеке.
Ричард аристократично побледнел.
— Дело не в ложечках… мои принципы…
— А вот у меня нет никаких принципов, как жаль, — подумал Кит вслух.
— Что?
— Я говорю, у меня нет никаких принципов. Будь у меня хоть какие-нибудь принципы, я бы до конца своих дней не разговаривал ни с тобой, ни с Викторией тем более. Но, мне кажется, вы с моей сестрой квиты. И давай закончим раз и навсегда этот нелепейший разговор.
И они закончили — раз и навсегда. Сожалел ли Ричард? Как знать. Если и сожалел, вслух не говорил, разве взгляд его туманился, и Кит прекрасно знал, о чем именно он думает в такие моменты. Правильно, совершенно ни о чем. Ничего страшного. Кит, признаться, тоже довольно часто думал об этом самом совершенно ни о чем.
Но уже очень скоро им обоим пришлось собраться и подумать о чем-то, и очень важном.
2
Императорский Двор представлял колоссальный комплекс административных и жилых зданий, расположенный в самом сердце столицы, Форта Сибирь. Разветвленные системы коммуникаций, тайных ходов, секретных бункеров, убежищ и казарм уходили на многие десятки миль под землю, вгрызаясь в толщи вечной мерзлоты подобно кротовьим норам.
Над землей высились многоярусные зеркальные башни министерств, канцелярий, представительств Квадрантов, торговых и промышленных гильдий. И, наконец, сам Дворец, окруженный цветущими садами и ухоженными парками. Днем и ночью Дворец бдительно охраняли бесчисленные тысячи гвардейцев в парадных мундирах и батальоны Отцов-Духовников, закованных в сплошные бронелаты из закаленной ультра-стали. Все они подчинялись непосредственно государю, и лишь ему одному. Таким образом, в распоряжении монарха находилась собственная армия, неподконтрольная ни правительству, ни парламенту. Вещь далеко небесполезная… особенно учитывая, что в последние десятилетия популярность монархии клонилась к закату.
Впрочем, в вечной преданности своих любимых мальчиков государь мог не сомневаться ни на мгновение. Император принял лорда Торнтона и лорда Ланкастера в личных покоях, сам проводил в столовую и царственной рукой налил по чашке крепкого душистого чая.
— Угощайтесь, — сказал государь, кивнув на накрытый стол, уставленный разнообразными деликатесами и разносолами. Когда Кит с Ричардом уселись, благой Василевс стал очень любезно расспрашивать о здоровье своих ненаглядных подданных и о том, как у мальчиков идут дела. Ричард с удовольствием включился в беседу, тогда как Кит предпочел отмалчиваться с вежливой улыбкой на устах.
Улыбка его была фальшивой, приторной и деланной. Он не мог не заметить, как сильно сдал государь за последнее время. Константин так и не сумел оправиться от последствий двух тяжелейших апоплексических ударов. Даже золотой блеск эполет черного мундира не мог скрыть того, что левая половина царственного лица неподвижна и мертва. Бесконечные тревоги и заботы совершенно измотали государя, и в свои неполные шестьдесят он превратился в дряхлого старика. В связи с прискорбным состоянием его здоровья оставалось неясным: сможет ли он протянуть двенадцать лет, оставшиеся до совершеннолетия его единственному сыну, будущему наследнику Престола, маленькому Константину? А если нет, кто станет регентом при малолетнем наследнике? Чем вообще закончится передел власти?
Вопрос был далеко не праздный для каждого из четырехсот миллиардов граждан Империи, включая даже и бесконечно далеких от человеческих дрязг не-существ. Но особенно — для Кита, который государю доводился не просто вассалом, но четвероюродным племянником по материнской линии. Матушка его, княгиня Елена Алексеевна Снегирева, родом происходила из Старых Ортодоксов, — знатных и старинных родов Священной Ортодоксии, могущественного государства, основанного выходцами из славянского Братского Блока совместно с подданными Священной Ирландии и Социалистической Республики Дания. После падения Черного Триумвирата именно знать Ортодоксии принимала самое активное участие в строительстве новой Империи на осколках рухнувшего технократического колосса. Правитель Священной Ортодоксии Константин Первый был провозглашен Императором и главой Святой Единой Церкви.
