За спиной раздался голос Сормо:
— Он внутри, но близко.
— Кто?
— Бог семаков. Древний Взошедший. Он не смог справиться с чародейством и был пожран вместе с остальными. Однако не умер. Чувствуешь его гнев, историк?
— По-моему, я уже ничего не чувствую. Какое же чародейство сотворило такое?
— Яггутское. Чтобы сдержать волны вторгшихся людей, они возводили стены льда. Иногда быстро, иногда медленно, согласно своей стратегии. Где-то лёд поглотил целые континенты, уничтожив всё, что противостояло ему. Цивилизации форкрул ассейлов, огромные механизмы и машины к’чейн че’маллей и, конечно, убогие домишки тех, кому было суждено затем унаследовать мир. Высочайшие из ритуалов Омтоз Феллака — такие никогда не умирают, историк. Они поднимаются, спадают и поднимаются вновь. Даже сейчас один из них рождается заново в далёкой земле, и его ледовые реки пришли в мои сны, ибо им суждено принести великие изменения и бесчисленные смерти.
В словах Сормо звучал ритм древности, безжалостный холод веков, находивших один на другой, снова и снова, пока Дукеру не начало казаться, что каждый камень, каждый утёс, каждая гора движутся в вечном танце, словно лишённые сознания левиафаны. Кровь застыла у него в жилах, и Дукер задрожал.
— Подумай о таких ледовых крепостях, — продолжал Сормо. — Грабители могил ищут богатств, но мудрые охотники ищут… лёд.
Заговорила Бездна:
— Они начали собираться.
Дукер наконец смог оторвать взгляд от истерзанного, наполненного плотью льда. Бесформенные извивы и биение энергии окружили трёх колдунов. Одни наливались яркой силой, другие расцветали и гасли в судорожном ритме.
— Духи земли, — сказал Сормо.
Нихил беспокойно заёрзал, словно едва сдерживал желание пуститься в пляс. На детском лице появилась мрачная улыбка.
— Плоть Взошедшего несёт в себе великую силу. Все они хотят получить кусочек. Если мы поднесём им такой дар, тем самым купим их службу в дальнейшем.
— Историк. — Сормо подошёл ближе, протянул тонкую руку и положил на плечо Дукеру. — Сколь тонок этот отрез милосердия? Вся эта ярость, весь гнев… закончатся. Их разорвут на куски, и каждый кусок пожрут. Не смерть, но своего рода рассеяние…
— А что ждёт семакских чародеев-жрецов?
Колдун вздрогнул.
— Знание. И с ним — великая боль. Мы должны вырвать сердце семаков. Но это сердце хуже, чем камень. То, как он использует смертную плоть… — Сормо покачал головой. — Колтейн приказывает.
— Вы подчиняетесь.
Сормо кивнул.
Дюжину ударов сердца Дукер молчал, затем вздохнул.
— Я услышал твои сомнения, колдун.
На лице Сормо отразилось почти яростное облегчение.
— Закрой глаза, историк. Это будет… некрасиво.
Позади Дукера с трескучим рёвом разломился лёд. Алый дождь налетел на историка могучим валом, так что тот едва устоял на ногах.
За спиной раздался дикий вопль.
Духи земли рванулись вперёд, кувыркаясь и вертясь, проскользнули мимо Дукера. Он обернулся вовремя, чтобы разглядеть фигуру — плоть, сгнившая до черноты, руки по-обезьяньи длинные, — фигуру, которая выбиралась из грязного талого снега.
Духи добрались до неё, заклубились вокруг. Взошедший испустил ещё один пронзительный вопль, прежде чем духи разорвали его на куски.
Горизонт на востоке уже заалел, когда они вернулись на мёртвую полосу. Лагерь просыпался, жизнь брала своё, вновь наваливаясь на измождённые, усталые души. Установленные на повозках горны разжигали, свежие шкуры скоблили, кожу растягивали и кроили или вываривали в огромных почерневших котлах. Вопреки прожитым в городах годам, малазанские беженцы учились отныне нести город за собой — или, по крайней мере, его самые необходимые элементы.
Дукер и три колдуна были мокры от старой крови, к одежде прилипли обрывки плоти. То, что они вернулись, уже служило знаком успеха, так что виканцы подняли протяжный крик, который прокатился по становищам всех кланов. В этом звуке сливались горечь и триумф — подходящая погребальная песнь для погибшего бога.
В далёком лагере семаков на севере погребальный плач вдруг стих, воцарилась зловещая тишина.
От земли поднимался утренний пар, и Дукер чувствовал, шагая по мёртвой полосе к становищу виканцев, тёмные отзвуки силы духов земли. Три колдуна покинули его, когда они подошли к краю лагеря.
Отзвук силы нашёл себе голос лишь несколько мгновений спустя, когда все собаки в огромном лагере одновременно завыли. Вой был до странности безжизненным и холодным, как железо, в нём звучало обещание.
Дукер замедлил шаг. Обетование. Век всепоглощающего льда…
— Историк!
Он поднял глаза и увидел, как к нему подходят трое. Двоих Дукер узнал — Нэттпара и Тамлит. С ними был ещё один аристократ — низкорослый и толстый, закутанный в расшитый золотом парчовый плащ, который смотрелся бы внушительно на человеке вдвое более высоком и менее грузном. В итоге выглядел он скорее пафосно.
Нэттпара запыхался от спешки, его обвисшие щёки и подбородки дрожали.
— Императорский историк Дукер, мы желаем говорить с тобой.
Недосып — и множество других вещей — сильно подточили терпение Дукера, но он сумел ответить сдержанно:
— Я бы предложил в другой раз…
— Совершенно невозможно! — возмутился третий аристократ. — Совет не позволит отшить себя снова. Колтейн держит в руке меч и потому может оскорблять нас своим варварским равнодушием, но мы позаботимся о том, чтобы нашу петицию доставили — так или иначе!
Дукер посмотрел на него и заморгал.
Тамлит сконфуженно откашлялся и потёр слезящиеся глаза.
— Историк, позволь представить тебе высокородного Ленестро, до недавнего времени — жителя Сиалка…
— Не просто жителя! — взвизгнул толстяк. — Единственного представителя канского семейства Ленестро во всех Семи Городах. Комиссионер самого крупного торгового предприятия по экспорту дублёной верблюжьей кожи. Я — старшина в Гильдии, удостоенный чести Первенства в Сиалке. Не один Кулак склонялся передо мной, но вот я стою — униженный, вынужденный выпрашивать аудиенцию у измазанного нечистотами книжника…
— Ленестро, пожалуйста! — раздражённо воскликнул Тамлит. — Ты не приносишь пользы нашему делу!
— Получивший пощёчину от салом вымазанного дикаря, которого Императрица должна была посадить на кол много лет назад! Уверяю вас, она горько пожалеет о своей снисходительности, когда вести об этом ужасе достигнут её ушей!
— О каком же именно ужасе речь, Ленестро? — тихо спросил Дукер.
Этот вопрос застал Ленестро врасплох, так что он налился краской, замер с открытым ртом и только брызгал слюной. Отвечать взялся Нэттпара:
