Стулья убрали нарочно, это было заметно по следам, которые ножки оставили в белой пыли на полу. Маллик Рэл и Кульп явно чувствовали себя не в своей тарелке от того, что не знали, где встать и какую позу принять. Жрец-джистал Маэля переминался с ноги на ногу, спрятав руки в широких рукавах, и на лбу у него ярко блестели в свете ламп со стола капли пота. Кульп, кажется, предпочёл бы прислониться к стене, но не знал, как виканцы воспримут такую небрежную позу.
Дукер внутренне улыбнулся и повесил свой насквозь промокший балахон на скобу для факела у дверей. Затем повернулся и предстал перед новым Кулаком, который замер у ближнего конца стола, справа от своего офицера — хмурого ветерана, чьё широкое лицо словно норовило сложиться пополам из-за косого шрама, идущего от левого виска к правой части челюсти.
— Я — Дукер, — заявил историк. — Императорский историк. — Он отвесил полупоклон. — Добро пожаловать в Хиссар, Кулак. — Вблизи было заметно, что военный вождь Вороньего клана провёл сорок лет на севере Виканской равнины в Квон-Тали. Его худое, невыразительное лицо было покрыто морщинами, глубокие складки залегли по обе стороны широкого тонкогубого рта и в уголках тёмных, глубоко посаженных глаз. Украшенные фетишами из вороньих перьев, промасленные косы спускались ниже плеч. Колтейн был высок, носил видавшую виды кольчугу поверх кожаной рубахи и плащ из вороньих перьев до пят. Он надел кожаные бриджи для верховой езды, затянутые жилами по внешней стороне бёдер. Из-под левой руки выглядывал длинный нож с костяной рукоятью.
В ответ на слова Дукера виканец склонил голову набок.
— Когда я тебя видел в последний раз, — произнёс он с грубым виканским акцентом, — ты лежал в горячке на личной походной койке Императора, собираясь подняться и пройти во Врата Худа. — Колтейн помолчал. — Бальт был тем молодым воином, копьё которого тебя пропороло, и за это солдат по имени Дуджек поцеловал Бальта в лицо мечом. — Колтейн медленно повернулся и улыбнулся изуродованному шрамом виканцу.
Мрачное выражение седого воина не изменилось, когда он перевёл взгляд на Дукера. Затем он покачал головой и вздохнул:
— Я помню безоружного человека. То, что в руках у него не было оружия, в последний миг отвратило моё копьё. Я помню, как меч Дуджека похитил мою красоту, и как мой конь укусил его за руку, сокрушая кости. Я помню, что Дуджеку лекари отрезали руку, потому что её поразило гнилостное дыхание коня. Между нами, я в том обмене проиграл, потому что потеря руки никак не сказалась на блестящей карьере Дуджека, а потеря красоты оставила меня всего с одной женой, которая у меня к тому времени уже была.
— Она ведь была твоей сестрой, а, Бальт?
— Была, Колтейн. И слепой к тому же.
Оба виканца замолчали — один хмурился, другой мрачно смотрел исподлобья.
Рядом Кальп сдавленно хмыкнул. Дукер приподнял бровь.
— Извини, Бальт, — сказал он. — Хоть я и был в той битве, я не видел ни тебя, ни Колтейна. В любом случае особой потери красоты я не заметил.
Воин кивнул.
— Нужно присматриваться, это верно.
— Быть может, — проговорил Маллик Рэл, — пора окончить шутки, сколь бы они ни были смешны, и начать совет?
— Начнём, когда я буду готов, — небрежно ответил Колтейн, продолжая рассматривать Дукера.
Бальт хмыкнул.
— Скажи, историк, что тебя надоумило пойти в бой без оружия?
— Наверное, я его потерял в сражении.
— Вовсе нет. Не было у тебя ни пояса, ни ножен, ни щита.
Дукер пожал плечами.
— Чтобы описывать историю Империи, я должен быть в гуще событий, господин.
— Ты собираешься проявлять такое же безрассудное рвение, описывая командование Колтейна?
— Рвение? О да, господин. Что до безрассудства, — Дукер вздохнул, — увы, моя отвага уже не та, что прежде. Теперь, когда иду на битву, я облачаюсь в броню, беру щит и короткий меч. И шлем. Стою в окружении телохранителей по меньшей мере в лиге от сердца сражения.
— Годы принесли тебе мудрость, — заметил Бальт.
— В некоторых вещах — недостаточную, как мне кажется, — медленно проговорил Дукер и перевёл взгляд на Колтейна. — Я буду настолько отважен, что осмелюсь сегодня давать тебе советы, Кулак.
Колтейн покосился на Маллика Рэла и сказал:
— И ты опасаешься гнева, ибо будешь говорить то, что мне не понравится. Быть может, услышав такие слова, я прикажу Бальту закончить начатое и убить тебя. Это многое говорит мне, — продолжил он, — о положении дел в Арэне.
— Об этом мне мало известно, — сказал Дукер, чувствуя, как по телу под туникой градом катится пот. — Но ещё меньше — о тебе, Кулак.
Выражение лица Колтейна не изменилось. Перед глазами Дукера почему-то встал образ кобры, медленно поднимающей голову, взгляд немигающий, холодный.
— Вопрос, — подал голос Маллик Рэл. — Совет уже начался?
— Нет ещё, — медленно ответил Колтейн. — Мы ждём моего колдуна.
Услышав это, жрец Маэля резко выдохнул. Кальп сделал шаг вперёд.
Дукер вдруг обнаружил, что у него пересохло во рту. Откашлявшись, он сказал:
— Мне казалось, что Императрица — в первый год своего правления — приказала, кхм, искоренить всех виканских колдунов. За этим приказом ведь последовала массовая казнь? Я помню внешние стены Унты…
— Они умирали много дней, — сказал Бальт. — Висели на железных шипах, пока вороны не прилетели, чтобы забрать их души. Мы принесли детей к стенам города, чтобы показать старейшин племени, чьи жизни у нас отняли по приказу коротко стриженной женщины. Мы даровали детям шрамы — на память, чтобы сохранить жизнь истине.
— И это была та Императрица, — заметил Дукер, внимательно глядя на лицо Колтейна, — которой вы теперь служите.
— Коротко стриженная женщина ничего не знает об обычаях виканцев, — заявил Бальт. — Вороны, которые несли в себе души величайших колдунов, вернулись к нашему народу, чтобы дождаться новых рождений, и так сила старейшин возвратилась к нам.
Боковая дверь, которой Дукер прежде не заметил, скользнула в сторону. Высокая кривоногая фигура вступила в комнату. Голову незнакомца покрывал капюшон в форме головы козла, который он теперь откинул, открыв лицо мальчика не более десяти лет от роду. Тёмные глаза ребёнка встретили взгляд историка.
— Это Сормо И’нат, — сказал Колтейн.
— Сормо И’ната — старика — казнили в Унте, — прошипел Кальп. — Он был самым могущественным из колдунов — Императрица лично о нём позаботилась. Говорят, он умирал на стене одиннадцать дней. Это не Сормо И’нат. Это какой-то мальчишка.
— Одиннадцать дней, — пробурчал Бальт. — Одна ворона не могла вместить целиком его душу. Каждый день прилетала новая, покуда не забрали всего. Одиннадцать дней, одиннадцать ворон. Такова была сила Сормо, его жизненная воля, и такую честь оказали ему чернокрылые духи. Одиннадцать пришли за ним. Одиннадцать.
