Фелисин покосилась на одиночника, оценила его мощь и безудержную ярость. Она покачала головой.
— Нет. У тебя проблемы, д’иверс. — Фелисин снова подхватила Геборика и поволокла к умирающему барьеру.
Милая! Постой! Ах ты, упрямый смертный, когда же ты сдохнешь?!
Фелисин не удержалась от ухмылки. Ничего у тебя не получится — уж я-то знаю.
Вихрь снаружи тоже обрушился на магическую сферу. Ветер хлестнул Фелисин песком по лицу.
— Стой! — прохрипел Геборик. — Кальп…
Фелисин похолодела. Он мёртв, о боги, он мёртв! Его сожрали крысы. А я смотрела, пьяная, равнодушная, ничего не заметила — «давайте по одному». Кальп погиб. Она подавила всхлип, протолкнула жреца через барьер в тот самый миг, когда магическая сфера наконец рухнула. С торжествующим рёвом одиночник бросился в самую гущу крыс. Фелисин не обернулась, чтобы посмотреть на сражение, не обернулась, чтобы узнать, какая судьба постигла Бодэна. Волоча за собой Геборика, она помчалась сквозь темнеющую в сумерках бурю.
Далеко они не ушли. Ярость ветра трепала их, давила и наконец заставила укрыться под накренившимся камнем. Оба повалились на землю у его основания, прижались друг к другу и ждали смерти.
Алкоголь в крови погрузил Фелисин в сон. Она пыталась сопротивляться, но затем сдалась, сказав себе, что все ужасы скоро сами её найдут, а быть свидетельницей собственной смерти — небольшое утешение. Нужно теперь открыть Геборику истинную цену знания. Но он и сам узнает. Скоро. Уже совсем скоро…
Фелисин проснулась в тишине. Нет, не в тишине. Рядом кто-то плакал. Фелисин открыла глаза. Вихрь утих. Небо над головой скрывала золотая вуаль мелкого песка. Такого густого, что видно было едва ли на дюжину шагов. Но воздух был неподвижен. О боги, д’иверс вернулся… Но нет, повсюду наступило затишье.
Голова раскалывалась, во рту мучительно пересохло. Фелисин села.
Геборик стоял на коленях, призрачная фигура за лучезарной завесой. Невидимые ладони он прижал к лицу, так что кожа странно сплющилась, будто старик надел диковинную маску. Бывший жрец содрогался всем телом и раскачивался из стороны в сторону в бесконечном ритме горя.
Воспоминания нахлынули на Фелисин. Кальп. Она почувствовала, что сама сейчас расплачется.
— Он должен был что-то почувствовать, — прохрипела Фелисин.
Геборик вздёрнул голову, его незрячие глаза покраснели и опухли.
— Что?
— Маг, — буркнула она, обхватывая себя руками. — Этот ублюдок был д’иверсом.
Он должен был это понять!
— Ох, боги… Девочка, мне бы твою броню!
А если я внутри её истекаю кровью, ты ничего не увидишь, старик. Никто не увидит. Никто не узнает.
— Если бы пришлось, — продолжил Геборик, — я бы остался с тобой, чтобы защитить, как смогу… хоть и гадал бы, зачем я это делаю. Но остался бы.
— Что ты несёшь?
— Меня лихорадит. Яд д’иверса проник в тело и теперь борется с другими чужаками в моей душе — я не знаю, смогу ли выжить, Фелисин.
Она его не слушала. Её внимание привлекло какое-то шарканье. Кто-то приближался, с трудом волоча ноги по камням. Фелисин вскочила на ноги, обернулась на звук.
Геборик замолчал и склонил голову набок.
Из охряного тумана вынырнула фигура, при виде которой когти безумия вонзились в её душу. Фелисин услышала, как из её горла вырвался всхлип.
Бодэн обгорел, крысы обгрызли его, сожрали целые части тела. В некоторых местах плоть прогорела до кости, от жара его живот распух газами так, что он казался беременным, кожа и плоть разорвались. От лица ничего не осталось, кроме рваных дыр там, где должны были быть глаза, нос и рот. Но Фелисин его узнала.
Он подошёл ещё на шаг, затем медленно осел на землю.
— Что это? — шёпотом спросил Геборик. — На сей раз я действительно слеп — кто пришёл?
— Никто, — сказала Фелисин после долгого молчания. Она медленно подошла к существу, которое прежде было Бодэном. Фелисин опустилась на тёплый песок, приподняла его голову и положила себе на колени.
Он тоже её узнал, потянулся обожжённой, покрытой коркой рукой к её локтю, затем уронил руку на песок. Бодэн заговорил, каждое слово вырывалось наружу со скрипом натянутой верёвки.
— Я думал… огонь… не берёт.
— Ты ошибся, — прошептала она, и образ брони внутри вдруг начал рассыпаться, по панцирю побежали трещинки. А под ним, под ним вызревало нечто.
— Моя клятва.
— Твоя клятва.
— Твоя сестра…
— Тавор.
— Она…
— Нет, Бодэн. Ничего не говори о ней.
Он с хрипом вздохнул.
— Ты…
Фелисин ждала, надеялась, что жизнь покинет это тело, улетит сейчас, прежде чем…
— Ты… оказалась… не такой… как я думал…
Броня может укрыть всё, что угодно, прежде чем развалится. Даже ребёнка. Особенно ребёнка.
Земля совершенно слилась с небом. Весь мир объяла золотая тишь. По тропинке покатились камни, когда Скрипач выбрался на гребень, и их треск показался ему ужасно громким. Она затаила дыхание. И ждёт.
Сапёр утёр пот и пыль со лба. Худов дух, ничем хорошим это не закончится.
Из мглы впереди вынырнул Маппо. Усталость заставила огромного трелля шаркать даже больше, чем обычно. Веки вокруг глаз покраснели, а складки у мощных клыков глубоко врезались в обветренную кожу.
— Тропа уходит всё вперёд и вперёд, — проговорил Маппо, присаживаясь рядом с сапёром. — Думаю, девочка сейчас с отцом — они идут вместе. Скрипач… — Трелль помедлил.
— Да. Богиня Вихря…
— Я чую… в воздухе… ожидание.
Скрипач даже фыркнул от такого преуменьшения.
— Ладно, — вздохнул через некоторое время Маппо, — пойдём-ка к остальным.
Икарий отыскал плоский каменный выступ, окружённый большими валунами. Крокус сидел, прислонившись к одному из них спиной, и смотрел, как ягг раскладывает в центре еду. Выражение лица, с которым молодой даруджиец встретил сапёра, принадлежало заметно более зрелому человеку.
— Она не вернётся, — сказал Крокус.
Скрипач промолчал, снял с плеча арбалет и поставил рядом. Икарий откашлялся.
— Иди поешь, парень, — сказал он. — Владения пересекаются, и всё возможно… в том числе неожиданное. Горевать о том, что ещё не произошло, — бесполезно. С другой стороны, тело требует подкрепления, и никому из нас не пойдёт на пользу, если у тебя не останется сил тогда, когда настанет пора действовать.
— Уже слишком поздно, — пробормотал Крокус, но всё равно поднялся на ноги.
