— Это граница, сэр. За нею лежит прошлое.
— А каменные круги здесь, на холме?
Юноша присмотрелся.
— Худов дух, — пробормотал он, затем взглянул в глаза историку.
Дукер хмуро улыбнулся и собрал поводья.
— Вижу, Дурные Псы уже скачут вперёд. Не стоит заставлять их ждать.
Громкий лай разорвал воздух, когда историк рысью подъехал к группе офицеров в авангарде. Он с удивлением увидел, что среди виканских псов прыгает маленькая комнатная собачка, её некогда ухоженная длинная шёрстка свалялась и сбилась в колтуны.
— Я-то думал, этого таракана давно уже переварил кто-нибудь из псов, — заметил Дукер.
— А я уже жалею, что не переварил, — ответил Лист. — От лая уши болят. И только посмотрите — скачет так, будто заправляет стаей.
— Может, и заправляет. Умение себя поставить, капрал, часто имеет значение, которое не стоит недооценивать.
Колтейн развернул коня, когда они приблизились.
— Историк. Я снова вызывал капитана инженерной роты. Начинаю думать, что его вовсе не существует — скажи, ты его когда-нибудь видел?
Дукер покачал головой.
— Боюсь, нет, хотя меня уверяли, что он ещё жив, Кулак.
— Кто?
Историк нахмурился.
— Я… боюсь, не могу припомнить.
— Вот именно. Мне кажется, у сапёров просто нет капитана, и они не очень-то хотят им обзаводиться.
— Такой обман довольно тяжело было бы поддерживать, Кулак.
— По-твоему, они на это не способны?
— О, вовсе нет, Кулак.
Колтейн ждал, но историку больше нечего было сказать по этому поводу, и через некоторое время Кулак вздохнул.
— Поедешь с Дурными Псами?
— Да, Кулак. Тем не менее я бы просил оставить капрала Листа здесь, с основной колонной…
— Сэр!..
— Ни слова, капрал, — отрезал Дукер. — Кулак, он ещё далеко не так здоров.
Колтейн кивнул.
Между Кулаком и историком вдруг возникла лошадь Бальта. Сулица старого воина молнией вылетела у него из руки и устремилась в высокую траву рядом с дорогой. Лающая собачка взвизгнула и помчалась прочь, словно ободранный мячик из глины и соломы.
— Худов зуб! — зарычал Бальт. — Снова!
— Неудивительно, что он не замолкает, — заметил Колтейн. — Ты же его каждый день пытаешься убить.
— Тебя отчитала комнатная собачка, дядя? — поинтересовался Дукер, приподнимая брови.
— Поосторожней, дед, — прорычал покрытый шрамами виканец.
— Вам пора ехать, — сказал Дукеру Колтейн, его взгляд молнией метнулся к новой фигуре. Историк обернулся и увидел Бездну. Она была бледна и казалась погружённой в себя. Чистая боль по-прежнему плескалась в её тёмных глазах, но в седле колдунья сидела прямо. Её ладони почернели, включая кожу под ногтями, будто она окунула руки в дёготь.
Горе затопило душу историка, и он отвёл взгляд.
Когда они добрались до опушки леса, бабочки взвились с дороги. Лошади попятились, некоторые столкнулись с задними, и то, что минуту назад казалось картиной неземной красоты, грозило теперь принести хаос и травмы. Затем, пока кони взбрыкивали, фыркали, трясли головами, два десятка собак рванулись вперёд и побежали перед отрядом. Они прыгали в рои насекомых, так что те взлетали над дорогой.
Пока Дукер сплёвывал похожие по вкусу на мел крылышки, он вдруг обратил внимание на одного из псов и поражённо потряс головой. Нет, это мне точно почудилось. Чушь какая-то. Псом был суровый зверь, известный под прозвищем Кривой, и он, как показалось историку, нёс в зубах четвероногий комочек шерсти.
Порядок восстановили, собаки расчистили дорогу, и отряд поскакал дальше лёгким галопом. Вскоре Дукер приспособился к ровному ритму. Никакого привычного крика, шуток или виканских походных песен не было слышно — только топот копыт и диковинный шепоток сотен тысяч крылышек в воздухе.
Скачка стала какой-то нереальной, свелась к ритму, который казался вневременным, будто всадники ехали по реке тишины. По обе стороны дороги папоротник и сухостой сменились группками молодых кедров, на этом берегу реки их было слишком мало, чтобы назвать лесом. От старых деревьев остались только пни. Рощи стали фоном для бесконечного движения бледно-жёлтого марева, от постоянного трепетания крылышек по сторонам у Дукера разболелась голова.
Отряд ехал со скоростью собачьей стаи, но псы показали себя неутомимыми, куда более выносливыми, чем кони и всадники. Каждый час устраивали передышку, коней пускали шагом, делили последние запасы воды в запечатанных воском бурдюках. Собаки с нетерпением ждали.
Торговая дорога предоставляла клану лучший шанс добраться до брода прежде врагов. Кавалеристам Корболо Дома придётся ехать по прореженному кедровому лесу, но больше всего их могут задержать бабочки.
Когда позади осталось чуть более четырёх лиг, с запада начал доноситься новый звук: странный шепоток, на который Дукер даже не обратил внимания, пока его неестественность не стала мучительно явственной. Историк пришпорил лошадь, чтобы догнать Бездну.
Она едва посмотрела на Дукера в знак приветствия.
— С ними скачет маг, расчищает дорогу.
— Так Пути больше не опасны.
— Уже три дня как, историк.
— Как этот маг уничтожает бабочек? Огнём? Ветром?
— Нет, просто открывает свой Путь, и они проваливаются внутрь. Заметь, что между каждым новым открытием проходит больше времени. Он устаёт.
— Ну, это хорошо.
Бездна кивнула.
— Мы доберёмся к броду до них?
— Думаю, да.
Вскоре они выехали на опушку. К востоку и западу из земли вздымались скалы, закрывая зазубренными вершинами часть наполненного бабочками неба. Прямо впереди дорога уходила вниз по усыпанной гладышем морене, а у её подножия открывалась широкая площадка, за которой двигался на восток жёлтый ковёр насекомых.
Река Ватар. Погребальная процессия утонувших бабочек мчится к морю.
Брод был отмечен двумя рядами вкопанных в дно реки деревянных кольев, к каждому были привязаны какие-то тряпки, будто выцветшие знамёна утонувшей армии. На восточной стороне, сразу за кольями стоял на якоре большой корабль носом по течению.
Увидев его, Бездна резко выдохнула через стиснутые зубы, и сам Дукер почувствовал лёгкую тревожную дрожь.
Корабль обгорел, почернел от огня с носа до кормы, и на него не села ни единая бабочка. С бортов свисали ряды вёсел, многие были сломаны; целые покачивались в воде, и на них налипли комья из мёртвых насекомых.
Клан выехал на открытый луг с ближней стороны брода. Рядом с испускающим зловонный дым очагом возвышался парусиновый навес на высоких шестах. Под ним сидели трое мужчин.
