Виканец протянул руку и принял подарок.
— Императрица не может вас потерять, Кулак. Носите это, сударь. Всегда. И когда придёт время, разбейте — о собственную грудь. Даже если это будет ваше последнее действие, хотя я бы не рекомендовал оттягивать так долго. Таковы были безумные наставления его создателя. — Карполан снова ухмыльнулся. — И каков человек — этот создатель! Дюжина Взошедших дорого бы дала, чтоб получить его голову на блюде, выцарапать ему глаза, вырвать язык и зажарить с перцем, уши запечь…
— Картина ясна, — перебил его Дукер.
Колтейн накинул цепочку на шею, а бутылочку спрятал под кожаную рубаху.
— Страшная битва ждёт вас на рассвете, — сказал через некоторое время Карполан. — Я не могу остаться — и не останусь. Хоть я сам — маг высшего ордена, хоть и торговец безжалостного коварства, но должен признаться вам, господа: я сентиментален. Просто не смогу смотреть на такую трагедию. Более того, нам необходимо доставить ещё кое-что, прежде чем отправиться в обратный путь, и это потребует всех моих умений; даже их может оказаться едва достаточно.
— Я никогда прежде не слыхал о такой Гильдии, Карполан, — сказал Дукер, — но с радостью бы послушал когда-нибудь о ваших приключениях.
— Быть может, такая возможность и представится в будущем, историк. Теперь же я слышу, что мои акционеры уже собираются, и мне следует оживить и успокоить коней — хотя, справедливости ради, следует заметить, что они, кажется, приобрели вкус к дикому ужасу. Мало чем отличаются от нас, верно? — Он поднялся.
— Спасибо тебе, — проворчал Колтейн, — и твоим акционерам.
— Передать ли что-то Дуджеку Однорукому, Кулак?
Ответ виканца поразил Дукера, вонзил в сердце клинок подозрения, который останется там надолго — холодный и страшный.
— Нет.
Глаза Карполана на миг распахнулись, затем он кивнул.
— Увы, нам пора отправляться в дорогу. Да заплатят ваши враги высочайшую цену утром, Кулак.
— Заплатят.
Внезапное изобилие не могло, конечно, в один миг восстановить все силы, но на заре армия поднялась с той спокойной готовностью, какой Дукер не видел с Гэлоровой гряды.
Беженцы остались в тесном ущелье к северу от устья долины. Подступы охраняли кланы Куницы и Дурного Пса, которые расположились на склоне напротив выстроившихся сил Корболо Дома. Против каждого виканского всадника готовы были выступить тридцать солдат-бунтовщиков, и неизбежный исход такого столкновения представлялся настолько очевидным, настолько безжалостно ясным, что паника волнами расходилась по толпам беженцев, безнадёжно металась в стенах ущелья, огласившегося стонами отчаяния.
Колтейн собирался пробиться через заслон кочевников в устье долины — и быстро, поэтому поставил свой Вороний клан и бо́льшую часть Седьмой впереди. Только стремительный и решительный прорыв оставлял шанс на спасение кланам арьергарда и самим беженцам.
Дукер сидел на своей изнурённой кобыле посреди пологого склона к востоку от дороги, откуда были видны лишь два виканских клана на севере — войска Корболо Дома скрывались где-то за ними.
Фургоны Тригалльской торговой гильдии уехали, исчезли в последние минуты темноты, прежде чем горизонт на востоке окрасился первым светом утра.
Капрал Лист подъехал к историку и натянул поводья.
— Доброе утро, сэр! — сказал он. — Пора года сменяется — новый запах в воздухе. Чувствуете?
Дукер недоверчиво посмотрел на него.
— Такому молодому человеку, как ты, не следует сегодня быть таким радостным.
— А такому старому деду, как вы, — столь унылым, сэр.
— Ах ты, Худом деланный выскочка! Я с тобой по-доброму, а ты о себе что возомнил?
Ухмылка Листа была вполне выразительным ответом. Дукер прищурился.
— И что же тебе сообщил этот твой яггутский призрак, Лист?
— То, чего сам никогда не имел, историк. Надежду.
— Надежду? Как, откуда? Неужели приближается Пормкваль?
— Этого я не знаю, сэр. Думаете, такое возможно?
— Нет, не думаю.
— Я тоже, сэр.
— Так о чём же ты, клянусь волосатыми бубенцами Фэнера, болтаешь, Лист?
— Сам не знаю, сэр. Я просто проснулся и почувствовал… — Он пожал плечами. — Почувствовал, будто меня благословили, будто бог меня коснулся, что-то в этом роде…
— Неплохой способ встретить свой последний рассвет, — со вздохом пробормотал Дукер.
Трегины и бхиларды готовились к бою, но внезапный вой рогов Седьмой показал, что Колтейн не намерен вежливо их дожидаться. Копейщики и конные лучники Вороньего клана устремились вперёд по мягкому склону к восточному холму бхилардов.
— Историк!
Что-то в голосе капрала заставило Дукера обернуться. Лист не обращал никакого внимания на атаку Вороньего клана — он смотрел на северо-запад, где только что возникло новое племя: всадники скакали врассыпную, и число их было огромно.
— Кхундрилы, — сказал Дукер. — Говорят, они самое могучее племя к югу от Ватара — а теперь мы и сами это видим.
Рядом застучали копыта, и, обернувшись, они увидели, что приближается сам Колтейн. Выражение лица Кулака было безучастным, почти спокойным, когда он смотрел на северо-запад.
У позиций арьергарда начались стычки — пролилась первая кровь этого дня, скорее всего — виканская. Беженцы уже начали двигаться на юг с такой яростной надеждой, которая, казалось, сама по себе способна открыть выход из долины.
Десятки тысяч кхундрилов разделились на две плотные группы: одна расположилась непосредственно к западу от устья Санимона, другая — дальше к северу, на фланге армии Корболо Дома. Между ними осталась небольшая группа военных вождей, которые теперь ехали прямо к всхолмью, на котором стояли Дукер, Лист и Колтейн.
— Похоже, они желают личного единоборства, Кулак, — сказал Дукер. — Нам лучше поскакать обратно.
— Нет.
Историк обернулся. Колтейн уже вытащил сулицу и поправлял покрытый чёрными перьями щит на левом предплечье.
— Будь ты проклят, Кулак, — это же безумие!
— За языком следи, историк, — рассеянно проронил виканец.
Взгляд историка зацепился за серебряную цепочку на шее Колтейна.
— Что бы ни делал этот подарок, он сработает только один раз. Сейчас ты ведёшь себя как виканский военный вождь — не как Кулак Империи.
При этих словах Колтейн молниеносно обернулся, и историк обнаружил, что остриё сулицы щекочет ему горло.
— И когда же мне, — проскрежетал Колтейн, — можно будет выбрать, как я хочу умереть? Думаешь, я воспользуюсь этой треклятой стекляшкой? — Высвободив левую руку, он сорвал с шеи цепочку. — Сам носи её, историк. Всё, что мы сделали, ничего не даст миру, если история не будет рассказана. Худ побери Дуджека Однорукого! Худ побери Императрицу! — Он швырнул бутылочку Дукеру, и та приземлилась точно в ладонь правой руки. Пальцы историка сомкнулись, он почувствовал змеиную гладкость цепочки на мозолях. Остриё копья у горла не шелохнулось.
