Мальчик робко ответил на приветствие.
Бросив последний раздражённый взгляд на Апт, человек протянул ребёнку руку.
— Я… дядя Котильон…
— Не может так быть, — заявил мальчик.
— Вот как. И почему же?
— Глаза. Они у тебя другие. Махонькие и вдвоём пытаются смотреть как один. Они, наверное, слабые. Когда ты подходил, ты прошёл через каменную стену, а потом — деревья, будто знать не знаешь о призрачном мире и его праве быть здесь.
Глаза Котильона удивлённо распахнулись.
— Стена? Деревья? — Он взглянул на Апт. — Он лишился рассудка?
Демоница отвечала долго.
Котильон побледнел.
— Худов дух! — наконец пробормотал он и снова посмотрел на мальчика — ошеломлённо. — Как тебя зовут, парень?
— Панек.
— Имя, значит, у тебя есть. Скажи, что ещё — кроме имени — ты помнишь о своём… другом мире?
— Я помню, как меня наказывали. Мне сказали не отходить далеко от папы…
— А как он выглядел?
— Я не помню. Я вообще не помню лиц. Мы ждали, что они с нами сделают. А потом нас увели — детей. Солдат толкнул папу, потащил его в другую сторону. Я должен был оставаться с ним, а пошёл с другими детьми. Они меня наказали — всех детей наказали — за то, что мы не делали как нам велели.
Котильон прищурился.
— Не думаю, чтобы у твоего отца был выбор, Панек.
— Но враги тоже были отцами, понимаешь? И мамами, и бабушками — они все так на нас злились. Они забрали нашу одежду. Наши сандалии. Всё у нас забрали, так злились. А потом нас наказали.
— И как же они это сделали?
— Прибили к крестам.
Долгое время Котильон молчал. Когда он заговорил, голос его был до странности невыразительным.
— Значит, ты это помнишь.
— Да. И обещаю делать, что велят. Всегда. Всё, что скажет мама. Обещаю.
— Панек. Послушай дядю внимательно. Вас наказали не за то, что вы не слушались. Послушай — это тяжело, я знаю, но попробуй понять. Они сделали тебе больно потому, что могли, потому, что рядом не оказалось никого, кто сумел бы их остановить. Твой отец попытался бы — он наверняка и пытался. Но, как и ты, он был беспомощен. Мы здесь — твоя мама и дядя Котильон, — мы здесь для того, чтобы ты больше никогда не оказался беспомощным. Понимаешь?
Панек посмотрел на мать. Она тихо щёлкнула.
— Ладно, — сказал мальчик.
— Мы будем учить друг друга, парень.
Панек нахмурился.
— А чему я могу тебя научить?
Котильон поморщился.
— Научишь меня тому… что видишь здесь, в этом владении. Твой призрачный мир, то есть, конечно, Обитель Тени, старое место, которое осталось здесь…
— То, через что ты ходишь и не видишь.
— Да. Я-то всегда гадал, почему Псы никогда не бегают по прямой.
— Псы?
— Ты с ними познакомишься рано или поздно, Панек. Миленькие собачки — все до одного.
Панек улыбнулся, сверкнули острые клыки.
— Я люблю собак.
Котильон едва заметно вздрогнул, затем сказал:
— Уверен, тебя они тоже полюбят. — Он выпрямился и обратился к Апт: — Ты права, одна ты не справишься. Дай нам с Амманасом подумать об этом. — Он снова посмотрел на мальчика. — У твоей мамы сейчас другие дела. Долги, по которым нужно расплатиться. Пойдёшь с ней или останешься со мной?
— А куда ты пойдёшь, дядя?
— Другие дети расположились неподалёку. Поможешь мне их обустроить?
Панек заколебался, затем ответил:
— Я хочу с ними снова увидеться, но не прямо сейчас. Я пойду с мамой. Нужно присмотреть за человеком, который её попросил нас спасти — она так объяснила. Я хочу с ним познакомиться. Мама говорит, что ему всё время снится наша первая встреча.
— Неудивительно, — пробормотал Котильон. — Как и меня, его пугает беспомощность. Ладно, тогда до скорой встречи. — Он в последний раз переключил внимание, долго смотрел в единственный глаз Апт. — Я Взошёл, госпожа, чтобы бежать от кошмара чувств… — Он поморщился. — Представь себе моё удивление от того, что ныне я благодарю тебя за эти цепи.
Панек спросил:
— Дядя, а у тебя есть свои дети?
Тот поморщился, отвёл глаза.
— Дочь. В некотором роде. — Он вздохнул и криво усмехнулся. — Боюсь, мы с ней поссорились.
— Ты должен её простить.
— Ах ты наглец!
— Ты сам сказал: мы должны учить друг друга, дядя.
Котильон поражённо посмотрел на мальчика, затем покачал головой.
— Не мне тут нужно прощать или не прощать, к сожалению.
— Тогда мне надо с ней поговорить.
— Что ж, всё возможно…
Апт заговорила. Котильон нахмурился.
— А вот это, госпожа, было уже попросту грубо. — Он отвернулся и запахнулся в плащ.
Через полдюжины шагов он остановился и оглянулся.
— Передавай Каламу привет. — Миг спустя его окутали тени.
Панек продолжал смотреть вслед Котильону.
— Он что, взаправду думает, что его никто не видит? — спросил он у матери.
Смазанная цепь тихо забренчала, уходя в чёрную, масляную воду. «Затычка» бросила якорь в гавани Малаза, в сотне ярдов от причала. Пригоршня тусклых огоньков отмечала ближние к морю улицы нижнего квартала, где среди старых складов теснились таверны и жилые дома, выходившие к порту. На севере высился холм, где жили богачи и аристократы — крупные усадьбы вплотную примыкали к отвесному склону, вдоль которого петляла лестница, ведущая в Паяцев замок. В самой старой крепости огней почти не разглядеть, но Калам видел, как на ветру тяжело хлопает знамя — было слишком темно, чтобы различить цвета.
Тяжёлое предчувствие дрожью пробежало по телу от вида этого флага. Кто-то там есть… кто-то важный.
Позади возились моряки, ворчали, потому что поздний час не позволит им сразу же выбраться в город. Капитан порта лишь утром сядет в шлюпку, чтобы осмотреть корабль и проверить, что все моряки здоровы — не привезли с собой заразу или что-то подобное.
Полуночный колокол пробил свою атональную ноту всего несколько минут назад. Салк Элан всё рассчитал верно, чтоб ему провалиться.
По плану, он никак не должен был попасть в Малаз. Калам изначально собирался подождать Скрипача в Унте, где потом они смогли бы довести до ума детали. Быстрый Бен настаивал, что сапёр сможет пройти через Мёртвый Дом, но, по своему обыкновению, на прямые вопросы отвечал уклончиво. Калам рассматривал Дом как вариант для поспешного отступления, если что-то пойдёт не так, и даже в этом случае — как крайнюю меру. Азаты ему никогда не нравились, убийца не верил в силы, которые казались такими благотворящими. Дружественные ловушки всегда оказывались намного опаснее откровенно враждебных.
