— Какой у меня выбор? — прошептал Пормкваль. — В отличие от Колтейна, я забочусь о своих солдатах… их жизни — самое ценное… мир вернётся на эту землю рано или поздно…
— Тысячи мужей и жён, отцов и матерей будут благословлять ваше имя, Первый Кулак. Драться сейчас, искать горькой, бессмысленной смерти — ах, они бы навеки прокляли вас за это.
— Этого я допустить не могу, — согласился Пормкваль. Он обернулся к офицерам. — Сложите оружие. Передайте приказ — всем сложить оружие у склонов, затем отойти к центру долины.
Дукер пристально смотрел на четырёх капитанов, которые молча слушали приказы Первого Кулака. Бесконечное мгновение спустя офицеры отдали честь и поскакали прочь.
Дукер отвернулся.
На разоружение ушёл почти час. Малазанские солдаты сдавали оружие в гробовой тишине. Это оружие складывали в кучи рядом с фалангами, а затем солдаты отступали к центру долины, где строились тесными, беспокойными рядами.
Затем подъезжали кочевники и забирали оружие. Ещё через двадцать минут в долине стояли десять тысяч безоружных, беспомощных малазанцев.
Авангард армии Корболо Дома отделился от основных сил и подъехал к позиции Первого Кулака.
Дукер смотрел на приближавшийся отряд. Он заметил Камиста Релоя, нескольких военных вождей, двух безоружных женщин, скорее всего, чародеек, и самого Корболо Дома — приземистого полунапанца, с выбритым начисто телом, на котором змеились старые шрамы. Он улыбнулся, когда натянул поводья и остановился вместе со спутниками перед Первым Кулаком, Малликом Рэлом и другими офицерами.
— Молодец, — прорычал он, глядя на жреца.
Джистал спешился, вышел вперёд и поклонился.
— Я предаю тебе Первого Кулака Пормкваля и его десять тысяч солдат. Более того, я предаю тебе город Арэн — во имя Ша’ик…
— Ошибаешься, — хмыкнул Дукер. Маллик Рэл обернулся к нему. — Никому ты не предал Арэн, джистал.
— Что ты несёшь, старик?
— Удивлён, что ты не заметил, — сказал историк. — Слишком занят был злорадством, наверное. Присмотрись-ка к отрядам вокруг, особенно к южным…
Маллик Рэл прищурился, разглядывая легионы малазанцев. Затем он побледнел.
— Блистиг!
— Похоже, командор со своим гарнизоном решил всё-таки остаться. Не спорю, их там всего две или три сотни, но мы оба знаем, что этого хватит — на неделю, пока не прибудет Тавор. Стены Арэна высоки, укреплены по новой практике отатаралом, чтобы остановить всякое чародейство. К тому же, если подумать, я бы сказал, что сейчас на этих стенах строятся вместе с солдатами гарнизона Красные Клинки. Провалилось твоё предательство, джистал. Провалилось.
Жрец рванулся вперёд, с размаху ударил Дукера по лицу тыльной стороной ладони. Силой удара историка развернуло, а перстни на пальцах джистала рассекли щёку и едва поджившие трещины на губах и подбородке. Он тяжело рухнул на землю и почувствовал, как о грудь что-то разбилось под рубашкой.
Дукер заставил себя приподняться, по рассечённому лицу струилась кровь. Глядя на землю, он ожидал увидеть крошечные осколки стекла, но их не было. На кожаном ремешке на шее просто ничего не оказалось.
Грубые руки подхватили его, вздёрнули на ноги и вновь развернули к Маллику Рэлу.
Жрец всё ещё дрожал от ярости.
— Смерть твоя будет…
— Молчать! — рявкнул Корболо Дом. Он посмотрел на Дукера. — Ты — тот историк, который ехал с Колтейном.
— Я.
— Ты солдат.
— Как скажешь.
— Так скажу. Поэтому ты и примешь с остальными солдатами ту же смерть…
— Собираешься убить десять тысяч безоружных мужчин и женщин, Корболо Дом?
— Я собираюсь подкосить Тавор ещё до того, как она ступит на этот континент. Я собираюсь вызвать в ней такой гнев, чтобы она не смогла думать. Я собираюсь разбить холодную маску, чтобы она мечтала только о мести днём и ночью, чтобы эта страсть отравила все её решения.
— Ты себя всегда подавал как самого жёсткого Кулака в Империи, так ведь, Корболо Дом? Будто жестокость — это достоинство…
Голубокожий полководец просто пожал плечами.
— Лучше иди-ка к остальным, Дукер. Солдат армии Колтейна заслуживает, по меньшей мере, этого. — Корболо повернулся к Маллику Рэлу. — Моя милость, однако, не распространяется на того солдата, стрела которого отняла у нас удовольствие видеть Колтейна. Где он, жрец?
— Увы, он пропал. В последний раз его видели через час после самого выстрела — солдаты Блистига его всюду искали, но не нашли. Даже если они его отыскали, сейчас он, к сожалению, с гарнизоном.
Кулак-бунтовщик нахмурился.
— Сегодня меня постигло несколько разочарований, Маллик Рэл.
— Корболо Дом, господин мой! — воскликнул Пормкваль, на лице которого по-прежнему выражалось полное недоумение. — Я не понимаю…
— Это заметно, — согласился полководец и даже скривился от отвращения. — Джистал, ты задумал для этого дурня какую-то особую судьбу?
— Нет. Он твой.
— Я не могу даровать ему почётную роль жертвы, которую приберёг для солдат. Иначе, боюсь, у меня останется горькое послевкусие. — Корболо Дом ещё миг колебался, а затем вздохнул и небрежно взмахнул рукой.
За спиной у Первого Кулака взвился тальвар одного из племенных вождей. Клинок одним ударом снёс голову с плеч, так что она покатилась по земле. Боевой конь взбрыкнул и выскочил из круга солдат. Прекрасный зверь поскакал галопом к безоружным солдатам, принёс в самый центр толпы свою обезглавленную ношу. Дукер заметил, что труп Первого Кулака держался в седле с неведомой при жизни грацией, мотался туда-сюда, пока чьи-то ладони не взметнулись, чтобы остановить коня, а тело Пормкваля не сползло набок, чтобы повалиться в подставленные руки.
Возможно, это было лишь игрой воображения, но Дукеру показалось, что при этом он услышал хриплый хохот бога.
Железных кольев было более чем достаточно, но всё равно полтора дня прошло, прежде чем последнего, заходящегося криком пленника пригвоздили к последнему кедру из тех, что росли вдоль Арэнского тракта.
Десять тысяч мёртвых и умирающих малазанцев смотрели на широкую, удивительно ровную имперскую дорогу глазами невидящими или непонимающими — разницы было немного.
Дукер был последним: железные шипы вбили ему в запястья и плечи — высоко на залитом кровью стволе. Ещё несколько кольев прошли через лодыжки и мускулы с внешней стороны бёдер.
Такой боли историк никогда прежде не испытывал. Хуже было лишь знание того, что эта боль будет сопровождать его во время всего последнего странствия к окончательному беспамятству, а с нею — что ещё тяжелее — выжженные в памяти образы: почти сорок часов его гнали пешком по Арэнскому тракту, заставляли смотреть, как один за другим десять тысяч солдат становятся жертвами массового распятия, цепь страданий, которая растянулась более чем на три лиги, и каждое звено в ней — десятки мужчин и женщин, тесно прибитых к высоким, широким стволам.
