Если всё пойдёт хорошо, через неделю они доберутся до Г’данисбана. По прикидкам Скрипача, Калам к тому времени обгонит их на два-три дня. За Г’данисбаном раскинулся Пан’потсун-одан, малонаселённая пустошь, где было полно выжженных солнцем холмов, побелевших развалин давным-давно мёртвых городов, ядовитых змей, слепней и — Скрипач припомнил слова духовидца Кимлока — созданий куда более смертоносных. Схождение. Тогговы пятки, это мне совсем не нравится. Он подумал о раковине в сумке. Таскать с собой предмет силы — всегда немудро. От неё ещё беды будет больше, чем проку. Что, если какой-нибудь одиночник её унюхает и решит пополнить свою коллекцию? Скрипач нахмурился. Небольшое такое пополнение — одна раковина и три блестящих черепа.
Чем дольше сапёр думал об этом, тем неспокойней ему становилось. Продам лучше какому-нибудь торговцу в Г’данисбане. Лишние деньги не помешают. Эта мысль ему понравилась. Продать раковину, избавиться от неё. Никто не будет отрицать силу духовидца, но опасно на неё слишком полагаться. Таннойские жрецы отдавали жизнь во имя мира. Или чего похуже: Кимлок пожертвовал честью. Лучше полагаться на морантскую взрывчатку в сумке, чем на загадочную раковину. Огневик прожжёт одиночника так же, как и обычного человека.
Крокус подстегнул коня и поехал рядом с сапёром.
— О чём задумался, Скрипач?
— Ни о чём. Где твой бхок’арал?
Юноша нахмурился.
— Не знаю. Наверное, он всё-таки был просто животным. Улетел вчера вечером и не вернулся. — Юноша потёр лицо тыльной стороной ладони, и Скрипач увидел на его щеках слёзы. — Пока Моби был рядом, я вроде как чувствовал, что Маммот со мной.
— Твой дядя был хорошим человеком, прежде чем его одержал яггутский Тиран?
Крокус кивнул. Скрипач крякнул.
— Тогда он по-прежнему с тобой. А Моби небось унюхал родню. В городе многие знатные семьи держат бхок’аралов. Выходит, всё-таки просто питомец.
— Ты прав, наверное. Бо́льшую часть жизни я считал Маммота просто книжником, стариком, который только и делает, что корпит над своими свитками. Мой дядя. А потом оказалось, что он был верховным жрецом. Важным, с влиятельными друзьями вроде Барука. Но прежде, чем я это хоть как-то успел в голове уложить, он погиб. Твой взвод его уничтожил…
— Погоди-ка, парень! То, что мы убили, уже не было твоим дядей.
— Я знаю. Убив его, вы спасли Даруджистан. Я знаю, Скрипач.
— Да не в этом дело, Крокус. Ты должен понять, что дядя, который о тебе заботился и любил тебя, — важнее, чем то, что он оказался верховным жрецом. Уверен, он бы тебе то же самое сказал, если бы мог.
— Как ты не понимаешь? У него была власть, Скрипач, сила, но он с ней ничегошеньки не делал! Прятался только в своей комнатёнке посреди разваливающегося дома! Он мог жить в усадьбе, заседать в Совете, влиять на решения…
К такому разговору Скрипач был не готов. Он никогда особенно не умел утешать и советовать. Да и совета толкового у меня всё равно нет.
— Она тебя сюда пинками пригнала за то, что ты всё время ноешь, парень?
Лицо Крокуса потемнело, он пришпорил коня и поскакал впереди всех. Вздохнув, Скрипач повернулся в седле и покосился на Апсалар, которая ехала в нескольких шагах позади.
— Милые бранятся, да?
Она только по-совиному моргнула. Скрипач снова выпрямился в седле.
— Худова мошонка, — пробормотал он себе под нос.
Искарал Прыщ засунул метлу поглубже в дымоход и неистово потряс. Чёрная туча сажи опустилась на камни очага и осела на сером одеянии жреца.
— Дрова есть у вас? — поинтересовался Маппо с каменного возвышения, на котором спал, а теперь сидел.
Искарал замер.
— Дрова? А что, дровами лучше, чем метлой?
— Чтоб огонь развести, — объяснил трелль. — Выгнать холод из этой комнаты.
— Дрова! Нет, разумеется, нет. А вот навоз — о да! Навоза полным-полно. Огонь! Блестяще. Спалить их дотла! А трелли славятся хитростью? Такого не помню, ничего подобного в редких упоминаниях, мол, трелли то, трелли сё. Тяжкая работа искать письменные упоминания о народе, незнакомом с грамотой. Гм-м.
— Трелли неплохо знакомы с грамотой, — сказал Маппо. — Читают и пишут уже некоторое время. Семь-восемь столетий примерно.
— Нужно обновить библиотеку — дорогостоящее мероприятие. Поднять тени, чтобы разграбить величайшие библиотеки мира. — Жрец уселся у очага и нахмурился, его лицо покрывал слой сажи.
Маппо откашлялся.
— Кого сжечь дотла, верховный жрец?
— Пауков, разумеется. Этот храм наводнили пауки. Убивай их, где только увидишь, трелль. Топчи своими толстокожими ногами, дави загрубевшими руками. Убивай всех без пощады, понимаешь?
Кивая, Маппо закутался в меховое одеяло и лишь чуть-чуть поморщился, когда кожа коснулась сморщенных ран на шее. Лихорадка ушла, как он подозревал, благодаря его внутренним резервам не в меньшей степени, чем из-за сомнительных лекарств, которыми его потчевал безмолвный слуга Искарала. Когти и клыки д’иверсов и одиночников вызывали тяжкую хворь, что приводила к галлюцинациям, дикому безумию, а затем к смерти. Многие выжившие оставались безумны, бред возвращался к ним на одну-две ночи по девять-десять раз в году. И это безумие нередко приводило к убийствам.
Искарал Прыщ считал, что Маппо избежал этой участи, но сам трелль не стал бы в это верить, пока не пройдут без симптомов, по крайней мере, два лунных цикла. Маппо и думать не хотелось о том, на что может оказаться способен, если им овладеет убийственная ярость. Много лет назад, когда трелль сражался в боевом отряде, разорявшем Ягг-одан, Маппо силой воли вводил себя в подобное состояние, как нередко делали воины, и смерти, которые он принёс, остались с ним навсегда.
Если яд оборотня жив в его венах, Маппо скорее покончит с собой, чем позволит безумию вырваться наружу. Искарал Прыщ потыкал метлой во все углы маленькой кельи, в которой поселили трелля, а затем потянулся к потолку, чтобы сделать то же самое.
— Убей, что кусает, убей, что жалит, — эта священная заповедь Тени, должно быть, первозданная! Убей, что бегает, убей, что ползает. Вас ведь проверили на паразитов, обоих, о да! Никаких незваных гостей. Мы уж приготовили щелочные ванны, но ничего не нашли — ни на одном из вас. Разумеется, мои подозрения по-прежнему сильны.
— Ты давно тут живёшь, верховный жрец?
— Понятия не имею. Это не важно. Важность заключается лишь в свершённых деяниях, достигнутых целях. Время — только подготовка, не более. Должно готовиться столько, сколько требуется. Следует принять, что планирование начинается с рождением. Рождённый прежде всего погружается в тень, окутывается Её святой двойственностью, вкушает Её сладостное млеко. Я живу, чтобы готовиться, трелль, и подготовка уже почти завершена.
