— В Бельгии уже не вешают преступников, — отвечал Поль, — им отрубают головы, но и эта мода, кажется, скоро пройдет.
— Значит, — возразила Розье, — висельников привозят из Англии.
Поля охватил приступ безумного веселья.
— А что это вы смеетесь, господин хороший? — спросила старуха возмущенно.
Он, почти зарывшись в носовой платок, корчился от смеха. Стоило ему лишь поднять на нее взгляд, стараясь придать лицу серьезную мину, как смех охватывал его еще сильнее, такой забавной кривлякой она ему казалась.
Это безумное веселье передалось и Маргерите с Сиской. Хохотали все долго, чересчур долго для того, чтобы это выдержало восставшее самолюбие Розье.
Вне себя, рассвирепев, точно тигрица, и размахивая перед носом Поля сжатым кулаком, она вскричала:
— Возмутительно, зятек мой разлюбезный, насмехаться над пожилым человеком! Нечего тут важничать оттого, что вам пришлось в школе поучиться, и нечего тут «благородного корчить», таскать за нос по кругу, как говорят у вас в Брабанте, с простым народом, коль ему охота пришла пошутить немного.
— Ты злой! — сказала Маргерита Полю, который перестал смеяться, видя, как это раздражает ее мать.
Поль снова посерьезнел.
— Да, ты злой! — снова повторила Маргерита, чтобы доставить радость Розье.
— Вот именно что, правда ведь, злой? — повторила за ней и Розье, утопая в слезах ярости. — Он забывает, что я твоя мать, — а ты, ты не в силах этого выносить!
Маргерита подбежала к ней, приласкала, вывела из-за стола, посадила к себе на колени, и пока она сама, повернувшись к доктору спиной, плакала добрыми слезами оттого, что так опечалилась ее мать, Розье, которая оказалась лицом к нему, скалилась и рубила ножом в клочки хлебный кусок у себя на тарелке.
И блестели меж губ маленькие острые зубы Розье, точно зубы акулы, голодной и хитрой.
Маргерита, вскоре убедившись, что Розье успокоилась, снова села за стол рядом с Полем.
Внесли куропаток. Эта дичь, обложенная гренками, вызвала град новых ожесточенных выпадов Розье.
— Недостойно, — возгласила она, — да, недостойно есть куропатку при том, сколько за нее дерут!
Напрасно Маргерита старалась внушить ей, что один контрабандист, умелый охотник, исцеленный Полем от воспаления седалищного нерва, прислал ему в подарок целых полдюжины.
— Это куропатки ворованные, — отчеканила Розье. — Краденое добро впрок нейдет. Поищите-ка мне такого контрабандиста, что станет себе в забаву разбрасываться куропатками, когда они идут по четыре с полтиной или пять франков за штуку. Враки все это, вот что. Klappen zyn geen oorden (шутить — не деньгами сорить), как опять же говаривают у вас в Брабанте. И даже если их вам преподнесли, хоть это и неправда, надо было отправить их на базар с той паршивой оборванкой, которой я отвесила хорошую оплеуху, ведь она небось нацеливается съесть и свой кусок этих куропаток по пять франков, а? Вот уж не стану ей в этом подражать.
Доктор поймал Розье на слове и хладнокровно разрезал куропаток. Разделав их, он уделил старухе не больше внимания, чем если бы она восседала на вершине одной из тех пирамид, что, по словам Бонапарта, уже сорок веков стоят только чтоб созерцать своих солдат. Когда на блюде лежали уже разделанные куропатки, он положил по отборному куску Маргерите и Сиске прямо на глазах у остолбеневшей Розье — а ее тарелка так и осталась пустой.
В тот же миг ее ярости как не бывало; она силилась улыбнуться, словно показывая, что находит шутку прелестной, хотела было заговорить, но от изумления слова застряли у нее в горле. От куропаток поднимался дивный запах. Вооружившись ножом, она провела его лезвием по кругу своей пустой тарелки. Это было первое воззвание к врагу; брошенный в пустыне молил о милости. «Как было бы благородно и достойно, — думалось ей, — встань я сейчас из-за стола в подчеркнуто гневной позе. Но эти чертовы куропатки. От одного запаха зубы вырастают на добрый дюйм! Как устоять перед таким соблазном?» Она попросила гренков; Поль положил ей один-единственный. Пропитавший гренок соус заставил рот Розье наполниться слюной. Она попросила яблочного пюре, съела его и тихонько приказала Сиске:
— Дай мне твою тарелку и скажи, что сама больше не хочешь.
Сиска, рассеянная и голодная, продолжала есть, будто не слыша. Вскоре ее тарелка совсем опустела.
Тогда Розье надумала прибегнуть к уловке, чтобы не уронить достоинства. И обратилась к Маргерите:
— А какого рода в них вкус, в куропатках? — спросила она.
— Да не хотите ли, мама? — отозвалась Маргерита.
— Да, только попробовать, но я «и так знаю», что вкуса в них никакого.
Поль положил Розье добрый кусок, который она проглотила весь целиком, краснея от стыда и удовольствия. Когда закончила жевать:
— Не стоит она таких денег, — возопила она, — одни нервы да жилы!
Поль не проронил ни слова. Маргерита погрустнела.
Сиска прекрасно понимала, как неправа Розье, но ведь Розье была ее хозяйкой. Сиска считала Поля злым оттого, что тот не проронил ни слова, — а ведь это доставило бы такое удовольствие Розье, особенно если слово это вышло бы жестоким. Но Сиска видела и другое — что у Поля были причины молчать, и смотрела поочередно на двух врагов своими большими умоляющими и добрыми глазами, словно прося приостановить военные действия. Она, сама того не желая, плакала, видя свою любимицу Маргериту, приемную дочь ее доброго сердца, такой опечаленной.
Подали цыпленка и салат.
Внезапно Сиска обернулась к Розье и, приняв серьезное решение, добрым голосом сурово изрекла ей:
— Мадам, не могу я не сказать вам того, что сейчас вам скажу. Уж не знаю, уксусу вы напились, а не то белены объелись, но вы недобрый человек и плачет мадемуазель Гритье из-за вас…
— Молчи, Сиска, — перебила Маргерита.
— Нет, молчать я не стану. Я говорю по справедливости, и все должны рассуждать по справедливости. Смотришь так на людей вроде вас, — сказала она Полю, — тех, что делают что могут, только чтобы хорошо принять гостей, — я не про себя, мое-то место на кухне; и вот смотришь так, что подают гостю знатное жаркое и вкусные пирожки (Сиска все никак не могла забыть слоеных) и поют его добрым винцом; а когда выпито и съедено все это, — продолжала она, уже повернувшись к Розье, — то платить за это неблагодарностью, хочу сказать, просто некрасиво. Вот теперь еще и этот цыпленок, ишь какой упитанный и жирный, наверняка за него хорошо заплачено. Так вот этого цыпленка поставили на стол для вас, хотели то есть удовольствие вам доставить. Вот я что только и говорю, а если уж вам норовят удовольствие доставить, так черной неблагодарностью отвечать не подобает. А теперь я прошу, чтоб господин Поль, мадам Маргерита и мадам Розье подали друг другу руки и пообещали, что больше так делать не станут.
Обмен рукопожатиями состоялся. Мир заключили над цыпленком. Впрочем, в планах у Розье были иные соображения, так что ей было не до досады на саму себя, что не выказала она ожидаемой тонкости и необходимого лицемерия.
