Случай второй. Эти два брата-акробата — кора и подкорка —
берутся за дело обеими (четырьмя) руками. Мало, можете мне поверить, никому не
покажется. Подкорка может запустить тот или иной процесс, а кора (сознание) его
подхватит и потащит, не останавливаясь. В случае пищевой потребности это, может
быть, и не так очевидно. Хотя некоторым должно быть известно, что такое
переезжать из ресторана в ресторан или, если вы человек восточный,
присутствовать на застолье, где кушанья в течение многих часов подряд подаются
одно за одним и, чтобы иметь возможность их принять, столующиеся вынуждены
опорожняться, используя в качестве опорожнителя или два пальца, или перо
павлина.
Финишировать в этом процессе становится крайне трудно, поскольку
кора и подкорка в буквальном смысле этого слова слились в едином порыве:
сознание — «по заданию партии и правительства», подкорка — повинуясь требованию
не нарушать динамический стереотип обжоры. И сознание начинает что-то там
возражать только по достижении массы тела своего носителя в 150 килограммов или
внимая (хоть как-то!) врачебным наставлениям, где звучат неприглядные диагнозы:
диабет, гипертоническая болезнь и атеросклероз с сопутствующими инфарктами и
инсультами.
Комплекс неполноценности
Но есть и другие примеры подобных взаимоотношений коры и
подкорки. Возьмем наугад ощущение собственной неловкости или несостоятельности,
может быть, болезненности или слабости. Все эти чувства, возникшие когда-то под
действием тех или иных обстоятельств и закрепившиеся в подкорке, способны так
«зарядить» кору, что в результате мы получаем знаменитейших спортсменов или
танцовщиков, ученых или художников, военачальников или писателей, которые,
продолжая мотивироваться воспоминанием о том давнишнем ощущении, остаются вечно
неудовлетворенными, вечно работающими, вечно страдающими.
Я хочу стать могильщиком, — сказал мне один
четырехлетний мальчик, — я хочу быть тем, кто закапывает других.
Альфред Адлер
Сознание строит новые и новые планы, устремляется к новым и
новым вершинам, оставаясь всегда неспокойным и неудовлетворенным. Да и трудно
удовлетвориться, если пытаешься в уже совершенно иных условиях поправить
положение дел, в той твоей, может быть, детской еще ситуации, где это, ставшее
роковым для тебя, неприятное ощущение собственной несостоятельности возникло.
Кстати говоря, именно это ощущение собственной детской несостоятельности легло
когда-то в основу пресловутого «комплекса неполноценности», разработанного
знаменитым австрийским ученым Альфредом Адлером.
Адлер рассуждал следующим образом. Всякий человек долгое
время остается под опекой родителей (или воспитателей). Родители принимают за
ребенка решения, говорят, что и как ему делать, они лучше осведомлены по всем
вопросам и всегда правы. Причем последнее они подтверждают не здравым
рассуждением, а, прежде всего, силой, хотя бы и силой авторитета.
В этих условиях у всякого человека формируется ощущение, что
он ничего из себя не представляет, ничего толком не умеет, ничего не знает,
тогда как другие люди, наоборот, все знают, все умеют, все могут. Проходит
время, ребенок становится взрослым, но детское ощущение собственной
несостоятельности у него остается, определяя всю его дальнейшую жизнь. Дальше
возможны два варианта развития событий: или «комплекс неполноценности» начинает
«свою игру», и человек превращается в профессионального неудачника, или же он
предпринимает попытки преодолеть свою «неполноценность», постоянно вылезая из
собственной кожи, что, разумеется, сопровождается массой неприятных ощущений.
Подсознательная коллизия любви-с
Однако же перейдем-таки от дел «земных», к коим, разумеется,
должно быть отнесено пищевое поведение, к делам «духовным». Теперь речь пойдет
о том, что в обыкновении зовется любовью. Что мы тут имеем?
Конечно же, всему предшествует, как это всегда и бывает,
возбуждение подкорки, пресловутое подсознание готовит почву и начинает свой
боевой поход. Там, в глубине мозга, действуют разные силы: с одной стороны,
соответствующие инстанции атакуются половыми гормонами; с другой стороны, в
качестве формирующегося или уже существующего динамического стереотипа
выступает так называемый «ритм половой жизни»; со стороны третьей выступает
сама половая потребность, т.е. активизируются соответствующие мозговые центры.
Впрочем, кроме этого, чисто физиологического, фундамента,
есть еще такие вещи, как, например, восприятие красоты, что, кстати сказать,
также является динамическим стереотипом (ведь совсем не случайно одному кажется
красивым одно, а другому — другое). Есть и воспоминание о пережитом некогда
удовольствии сексуального плана, которое переживалось не в вакууме, а в
каких-то определенных обстоятельствах, черты и характеристики которых мозг,
руководствуясь инстинктом самосохранения, хранит свято. Теперь появление неких
подобных черт или характеристик прошлых ситуаций и возбуждает воспоминание о
пережитом удовольствии.
Однако пока что речь о подкорке, о подсознании, о том, что
не осознается. Но и сознание не теряет времени даром! В сознании роятся мысли,
например, что «надо любить»: «Но как на свете без любви прожить?». Никак —
дураку понятно! Говорят, значит, знают! А ведь столько было об этом сказано в
сказках и песенках — уму непостижимо! Впрочем, этому товарищу — уму — как
оказывается, постижимо все… Да, мысли наши пускаются во все тяжкие. И «время
торопит», и «надо как у людей», и «любящую жену (мужа) надо», и «семью — очаг,
оплот, пристань», и «ребенка, ребенка надо!». Бог знает что!
А теперь представьте себе, какого рода ценность представляет
для невротика объект любви! Здесь и властолюбие, и сверхчувствительность;
честолюбие, недовольство, эгоизм, нетерпение и прочие невротические компоненты
характера; защитные готовности недоверия, осторожности, ревности;
девальвирующая тенденция, всегда и везде ищущая ошибки, невротические выверты и
обходные пути, на которых невротик добивается личной зависимости, чтобы исходя
из нее доказать свое превосходство или сбежать.
Альфред Адлер
Что ж, в точке пересечения этих линий и сталкиваются
соответствующие три локомотива. Пунктом коллизии, как всегда, оказывается
подкорка. Локомотивы эти таковы: во-первых, физиология с ее гормонами;
во-вторых, собственно подкорковая жизнь; в-третьих, мои мысли, мои скакуны, со
своими извечными: «пора, мой друг, пора!» и «сердце, тебе не хочется покоя!». И
когда вся эта чудная компания входит в унисон, резонируя и сотрясая то, что
хотелось бы, да не можется назвать здравым смыслом, формируется заветный
мозговой пункт, или пока еще пунктик — «X». Да, в этом пунктике «X», где любовь
еще только грезится, неизбежность возникновения рокового чувства приводит-таки
к его возникновению. Любовь…
Первая страсть
По правде сказать, я не очень понимаю, что такое «первая
любовь» (скорее, это чувство следовало бы назвать «первым заблуждением»), но
вот что такое «первая страсть», мне вполне понятно. Когда юноша или девушка
первый раз в своей жизни испытывают вожделенную страсть по отношению к другому
лицу — это феерия, которой нет конца. Они пронесут с собой это воспоминание
через всю жизнь, и даже если к сорока годам позабудут имя «своей страсти», ее
облик, что-то неуловимое в форме лица, во взгляде, в улыбке — они будут помнить
до гробовой доски.
