Действительно, мы делаем слишком много проблем из ничего и
сами оказываемся заложниками этих проблем, наконец, мы вынуждены играть, изображать
и теряться за этими играми. Старухе, которая прихорашивалась с помощью античной
косметики, Диоген крикнул: «Если это ты для живых — то напрасно, если для
мертвых — не мешкай!» Конечно, Диоген не издевался «подло» над «старой
женщиной», он спрашивал: «Есть ли что-то за этими масками, которыми ты
скрываешь свое лицо? И есть ли оно у тебя? И что ты знаешь о нем?» Да, было бы
большой ошибкой думать, что этот киник — экстравагантный эксцентрик. Нет, таким
был способ обращения, способ послания, адресованного каждому из нас: человек,
где ты?! Жив ли еще? И зачем ты живешь?
Диоген без конца повторял: «Богами людям дана легкая жизнь,
а они забыли о ней, гоняясь за лакомствами, благовониями и другими благами».
«Счастье состоит единственно в том, чтобы постоянно пребывать в радостном
состоянии духа и никогда не горевать, где бы и в какое бы время мы ни
оказались». «Истинное наслаждение заключается в том, чтобы душа была спокойной
и веселой. Без этого все золото Мидаса и Креза не принесет никакой пользы.
Когда человек печалится о малом или большом, его уже нельзя считать счастливым,
он несчастен».
Впрочем, люди мало прислушиваются к мудрецам, и это, по всей
видимости, единственное обстоятельство, которое омрачало жизнь Диогена. «Если
бы я заявил, — признался Диоген, — что лечу зубы, то ко мне бы
сбежались все, кому нужно выдрать зуб, а если бы я пообещал исцелять глаза, то,
клянусь Зевсом, ко мне бросились бы все показать свои гноящиеся глаза. То же
самое произошло если бы я объявил, что знаю лекарство от болезней селезенки,
подагры или насморка. Когда же я обещаю исцелить всех, кто послушается меня, от
невежества и пороков, никто не является ко мне и не просит лекарства. Этого не
случится, даже если я пообещаю заплатить приличную сумму!»
Смешно, но Диогена называли «спятившим Сократом», а ведь
Диоген, как никто другой, обращался к подлинному здравому смыслу.
Однажды Диоген рассуждал о чем-то весьма серьезном, но никто
не обращал на него внимания. Тогда он начал верещать по-птичьи. Собрались люди.
Диоген же сказал им: «Вы готовы слушать чепуху, а к серьезным вещам относитесь
пренебрежительно».
Именно ему принадлежит знаменитое высказывание: «Судьбе
следует противопоставлять отвагу, закону — природу, страстям — разум».
Противопоставлять, а не отменять одно другим, поскольку это и невозможно, и
вряд ли оправданно…
Я допускаю
Знаменитый английский философ, лауреат Нобелевской премии по
литературе Бертран Рассел так представляет себе философию скептиков: «Человек
науки говорит: „Я думаю, что дело обстоит так-то и так-то, но я в этом не
уверен“. Человек, движимый интеллектуальным любопытством, говорит: „Я не знаю,
каково это, но надеюсь узнать“. Философ-скептик говорит: „Никто не знает и
никто никогда не сможет знать“». Действительно, скептики были скептиками как в
отношении возможностей познания, так и в отношении избранности и
исключительности человеческой природы. Но все же нельзя согласиться с
осуждающим тоном лорда Рассела (большого, надо признать, зануды), поскольку за
подобной ремаркой философа-скептика кроется отнюдь не леность и не глупость, на
самом деле перед нами попытка правильно расставить жизненные приоритеты.
Основным пунктом философских занятий у скептиков было
следующее: они выдвигали два противоположных аргумента и доказывали
несостоятельность их обоих. Скептик Тимон говорил: «Не может быть никаких
самоочевидных принципов, поскольку если вы будете их доказывать, то придется
ссылаться на несамоочевидные принципы, а потому ничего не стоят ни те, ни
другие». Таким образом, скептики, а также и Платон первыми разрушили иллюзию
состоятельности «объяснений».
Человеческий разум определяет то, что является важным, а что
второстепенным (как он это делает — другой вопрос, который лучше даже не
трогать, поскольку это чистой воды безумие). После того, как подобный выбор
сделан, начинается игра, где жизненные карты тасуются, складываются и
перекладываются. Так проходит жизнь, так она заканчивается. А зачем жили, ради
чего жили — это не обсуждается, потому что некогда, ведь у нас очень важная
игра: придумать приоритеты и потом их придерживаться. Скептики, в этом им нужно
отдать должное, отказались играть в подобные игры.
«Если доподлинно неизвестно, какие боги есть, а каких нет,
да и есть ли они вообще, то какая разница, каким из них служить?» — рассуждали
скептики и служили в тех храмах, которые располагались по соседству. Конечно,
верующему человеку это покажется богохульством, однако допустим, что эту
практику взяли бы на вооружение враждующие стороны ближневосточного конфликта
Израиля и Палестины, у нас — в Чечне, в штатах Джамма и Кашмир, в Сербии и
Хорватии, в Русской и Украинской православных церквах, в Ирландии, по всему
миру, во всех его уголках. Разве бы мы имели эти национальные, религиозные и
конфессионные конфликты? Вряд ли. А ради чего все они сражаются, за какую веру,
а главное — какой в этом смысл? Скептик отказывается понимать, он допускает,
что это возможно, поскольку возможно все, что угодно, но он только допускает,
не более того.
Скептики, таким образом, заставляют нас задуматься над очень
важным вопросом, что настоящее, подлинное, а что условное? Христиане, например,
которые вроде бы должны помнить заповедь «Не убий!», совершали кровавые
«крестовые походы», жгли людей на кострах инквизиции, преследовали ученых,
зачастую лишая их жизни. Почему? Хороший вопрос. Сознание всегда найдет
объяснение! И именно для борьбы с нашим предательским сознанием, которое всегда
готово повернуть дело так, чтобы все наши худшие стремления были оправданы,
даже более того — выглядели благопристойными, скептики и создали свою философию
— философию об условности условности, ради избавления от условности.
И если киники указали нам на необходимость помнить о себе,
то скептики напоминают: не забывайте, что условности условны, это освобождает. И
киники, и скептики учили свободе — свободе, которая возможна лишь при условии
освобождения от страхов и предрассудков, которые, впрочем, ходят рука об руку,
делая, тем самым наше сознание. Если нам нужно сознание, которое лишает нас
внутренней свободы, то мы можем отмахнуться от этих чудаков. Если же такое
сознание нас не устраивает, то нам следует, прежде всего, прислушаться к
скептикам и определиться с тем, что мы будем считать делом стоящим. Чтобы
начать строительство, прежде необходимо очистить площадку, скептики помогают
решить эту задачу. Киники предлагают закладной камень. Посмотрим, что могут нам
предложить стоики и эпикурейцы, которые предлагают весьма, на мой взгляд,
конкретные вещи.
Философская строгость
Это достаточно странно, но две перечисленные философские
школы — стоицизм и эпикурейство — находились друг с другом в состоянии
необъявленной войны. Впрочем, как обычно бывает, воевали не те величайшие умы,
которые делали суть философии, а политики, которые использовали разночтения
между этими учениями в своих корыстных целях. Эпикурейство — последнее учение
древних греков, стоицизм — основное у древних римлян. Вот этот географический
нюанс и сделал проблему, которой не было. Римляне захватывали тогдашнее мировое
господство, и потому все греческое было обречено на поругание. Поскольку же
последние и самые знаменитые стоики были политическими деятелями высшего
разлива — вплоть до императора (Марк Аврелий), тут нечему удивляться. Когда
человеческое счастье взвешивают на весах «политических интересов», последние
неизменно перевешивают здравый смысл. Впрочем, оставим это. Рядовые стоики и
эпикурейцы говорили о том, к чему грех не прислушаться.
