— Может, и так, может, и не с кем. Думать надо, во имя Христа и Перуна, — кротко ответил князь, первым сходя с коня.
С помощью боярских слуг он умылся, кое-как привел себя после тяжелого похода в порядок и тут же был приглашен боярином к столу, где к ним присоединились воевода Смолятич и ярл Эймунд.
Пока шли приготовления к пиршеству, Ярославу вновь вспомнился Новгород. После того как ему удалось победить Святополка и сесть на киевском престоле, князь-соперник Святополк привел под стены стольного града огромное печенежское войско.
Хорошо организовав оборону столицы, Ярослав Мудрый сумел удержать ее, и когда, после нескольких отчаянных штурмов, печенеги, наконец, ушли в степи за Сулу, решил, что на этом поединок со старшим братом завершен. Теперь можно было подумать о том, как отстраивать столицу своей державы, укреплять существующие в его княжестве крепости и налаживать торговлю с норманнами и византийцами. Однако не прошло и месяца, как гонцы с побугских земель
[56]
начали сообщать, что в польских землях собирают большое войско, которое польский князь Болеслав
[57]
намерен повести на Киев.
Ярославу нетрудно было понять, что задуман этот поход не столько польским королем, сколько его братом Святополком. Другое дело, что при этом Святополк сыграл на давнем желании поляков отхватить еще какую-то часть русских земель. Заверив при этом, что во время похода на стольный град к полякам присоединятся войска союзных ему, Святополку, удельных князей. К тому же Святополк был женат на дочери польского правителя, и тот попросту обязан был помочь своему зятю, хотя бы из родственных чувств, а также из этических соображений.
И сейчас еще Ярослав не мог простить себе полководческой ошибки, которую он совершил тогда. Вместо того, чтобы укреплять гарнизонами Вышгород, Любеч, Искоростень, которые бы сдерживали натиск поляков на подступах к стольному граду, он повел свое немногочисленное войско к Западному Бугу, приняв, таким образом, навязанные ему Болеславом условия войны: без крепостей, без подкрепления, вдали от родных мест. Он выступил в этот поход, хотя знал, что, сидя в Кракове, Святополк уже целый год формирует войска из состава тех русичей, которые жили в западных землях, и тех, что находились на территориях, подчиненных польскому князю. Это войско было усилено польскими полками, а также отрядами германских и венгерских наемников.
И закончилось все тем, чем и должно было закончиться. Потеряв на Буге, у польских границ, почти все свое войско, в том числе и значительную часть норманнского полка, он уже не решился отступать к Киеву. Прекрасно понимая, что ворота града горожане могут перед ним просто-напросто не открыть, а то и прямо там, под городскими стенами, казнить. Чтобы избежать этого позора, он вернулся в Новгород, представая перед своими новгородцами, как великий грешник — перед судной толпой.
Но в том-то и дело, что князь-неудачник не нужен был теперь ни Киеву, ни Новгороду, об этом ему так прямо в лицо и говорили. А еще новгородцы опасались, что вслед за ним к стенам подойдут войска польского короля и Святополка Окаянного. Причем опасения эти были подкреплены известиями из Киева. Узнав о поражении и бегстве Ярослава, киевляне не только не организовали оборону города, но и встречали Святополка у ворот во главе с митрополитом Иоанном как своего освободителя и истинного великого князя.
Впрочем, Ярослав и сам понимал, что теперь Святополк не даст ему опомниться: соберет войско, позовет на помощь орду печенегов и отряды поляков и пойдет на Новгород, чтобы раз и навсегда пресечь соперничество за киевский престол. В общем, получалось так, что у Ярослава оставался только один выход: посадить на корабли небольшой отряд варягов и уходить за море, к тестю в Швецию. Морально князь уже готов был к этому исходу, но тут вдруг произошло нечто совершенно неожиданное: против его бегства решительно выступил посадник Константин Добрынич, который очень опасался, что после бегства князя на земле Новгородской начнется ожесточенная борьба за княжеский стол.
Человек храбрый и решительный, он самовольно собрал вече, поделился своими опасениями и добился именно такого решения, на которое рассчитывал: корабли княжеские порубить, князя из города не выпускать, отряд варягов не только не изгонять из города, но и собрать деньги для найма еще одного варяжского отряда!
[58]
Это сейчас князь признателен Добрыничу и мудрому решению вече, которое не позволило ему превратиться в изгнанника, просителя королевской милостыни по чужим землям. А тогда он чувствовал себя оскорбленным и униженным, как уличенный в неверности хозяину и в попытке к бегству раб. Тем более что на какое-то время горожане запретили ему выходить за пределы города и тщательно следили за тем, чтобы не вздумал тайно бежать из него.
32
— Пойми, князь: если уйдешь сейчас из Любеча вместе со своими варягами, — возвращал Ярослава к действительности сухой, жесткий голос огнищанина Кутылы, — то и Киев спасти не сумеешь, и Любеч погубить сподобишься.
— Меня уже ждут корабли, боярин, — со вздохом произнес Ярослав. — Как бы мы с тобой ни мудрили, а пора поднимать паруса. Причем делать это, еще до конца не решив, куда, в какую сторону плыть.
— Не торопись, князь. Корабли от тебя никуда не денутся: как стояли на Днепре под охраной, так и будут стоять.
— Кто ведает, долго ли они там простоят?
— Воины уберегут их и от захвата, и от огня, головами своими отвечают, — легкомысленно заверил его Кутыло.
«Знает ли этот боярин, что произошло несколько лет назад в Новгороде? — уже более спокойно подумал князь. — Помнит ли о том, как по приказу новгородского посадника горожане рубили корабли, чтобы не позволить своему князю бежать за море?»
А ведь сейчас путь его спасительный вроде бы пролегал туда же — в Швецию, только теперь он будет еще более дальним и унизительным. Но дело даже не в этом. Князь пока что действительно не решил, куда ему направлять стопы свои. Наверное, поэтому понадобилось еще какое-то время, прежде чем он смиренно признал:
— Ты прав, боярин, нужно еще несколько дней выждать.
Охрану кораблей князь все же приказал усилить. На корме большого княжеского судна «Архистратиг Михаил», построенного французскими мастерами совсем не по тем представлениям, по каким строили корабельщики-русичи, была увешанная коврами небольшая каюта-опочивальня князя. Ярославу она очень нравилась. Вообще в последнее время он все больше тянулся к судам; только там, на корабле, посреди реки, посреди моря, он чувствовал себя защищенным от всех превратностей княжеской судьбы. Возможно, это чувство потому и появилось, что он пока еще ни разу не пережил нападения на реке или море и не познал обреченности человека, оказавшегося на тонущем корабле между мечами пиратов и водной пучиной.
