— Я всегда буду помнить о вас, княжна Елисифь, — все-таки решился Гаральд сказать то главное, без чего уходить на многие годы из Киева было страшновато.
— Помните, — пожала плечами девчушка. — Если только в Константинополе у вас будет хватать времени для того, чтобы время от времени вспоминать о киевской княжне.
Еще там, на судне, и во время прогулки в монастыре, Гаральду казалось, что она как-то неожиданно повзрослела за эту весну. Тогда почему же теперь перед ним снова стояла взбалмошная девчушка, совершенно недостойная той, которая могла бы восприниматься викингами в образе невесты их конунга конунгов, будущего короля Норвегии?
— Я буду находить время, — смущенно заверил ее Гаральд.
— Если даже здесь, в «целомудренном», как называет его Астризесс, граде Киеве вы находите такое количество падших дев, — кивнула она в сторону стайки воркующих между собой женщин, — то можно представить себе, сколько их отыщется в Константинополе.
— Каждый рыцарь избирает для себя даму сердца, которой остается верен всю жизнь, — как-то неожиданно посуровел голос предводителя норманнов. — Так вот, свою даму сердца я уже избрал.
— Мать говорила, что мне пока что слишком рано считать себя чьей бы то ни было дамой сердца.
— Она всего лишь опасается за тебя. Уверен, что Астризесс сказала бы по-другому.
— Хорошо, я поговорю об этом с королевой Астризесс, — с детской непосредственностью пообещала княжна.
— Главное, чтобы ты ждала меня, Елисифь. — Княжна плеснула на него озорным взглядом холодных, как две весенние льдинки, голубых глаз и поспешно отвела взгляд. — Ты будешь ждать?
— Не знаю, — снисходительно повела плечами. — Может, и буду.
— Слишком неуверенно ты это говоришь.
— Как я могу знать: буду ждать тебя в течение стольких лет или не буду? Возможно, завтра здесь появится принц датский или германский…
— Но ты должна ждать меня, даже если сюда съедутся все принцы Европы.
— Почему ты решил, что должна ждать?
— Потому что обещала ждать меня.
— Разве я уже что-либо пообещала? Нет, если ты не очень долго будешь бродить где-то там, по Сицилии и Египту… — вновь величаво повела она своими пухлыми плечиками. — Я не стану торопиться выходить замуж. Тем более что мне еще слишком рано думать об этом.
— Ты ведь должна думать не о замужестве, а всего лишь обо мне.
— Не знаю, наш учитель Иларион поучает, что думать о замужестве следует только тогда, когда настанет время… замужества, а пока что следует постигать книжную мудрость и мудрость жизни
[80]
.
Гаральд хотел что-то ответить, но в это время его окликнул своим густым басом конунг Гуннар. Оглянувшись, принц обратил внимание, что тот указывает острием своего кинжала на туго надутый парус, на север, где, в поднебесье, сгущались далекие тучки, и вновь на парус. Никаких объяснений эти знаки не требовали.
Еще утром капитаны судов жаловались на отсутствие ветра, точнее, он слегка повеивал, но оказался встречным, и предлагали не торопиться с отплытием. Конечно, идти надлежало за течением, но при отсутствии попутного ветра все равно пришлось бы с первых же часов похода налегать на весла. Теперь ветер был отличным, однако он долетал оттуда, откуда на город надвигались тучи, а значит, время терять было нельзя.
Как истинный предводитель норманнов, Гаральд и не собирался его терять, даже в беседе с несостоявшейся дамой сердца. Хотя и предчувствовал, что еще долго будет тосковать по этим излучавшим какой-то особый внутренний свет, затянутым зеленоватой поволокой глазам, по этому личику и изящным кудряшкам.
10
С аудиенцией император Михаил тянуть не стал. Принять наследного принца Норвегии он соизволил уже на следующий день после того, как норманнские суда вошли в бухту Золотой Рог.
— Ваш приказ выполнен, мой император: я привел к вам лучших воинов-норманнов, которые имелись у великого князя киевского, — напыщенно проговорил Визарий, стоя рядом с правителем на смотровой башне дворца.
Прежде чем ответить, Михаил с минуту наблюдал за тем, как у специально освобожденной для викингов пристани выстроилась, борт к борту, целая флотилия судов.
— Странно, что князь Ярослав решился отпустить Гаральда с его воинами. Что произошло? У русичей опустела казна?
— Без этих воинов русская казна опустеет еще больше, мой правитель.
— Но ты сам доносил из Крыма, что русичи готовятся к походу на Византию. Не станешь же ты убеждать меня, что русичи отказались от своей маниакальной идеи покорить Византию, а свой Киев провозгласить «Восточным Римом»? Не поверю, от этого они отказаться не способны, независимо от того, кто там у них правит и насколько наполнена их казна.
— Прежде всего, они хотят вернуть себе земли к востоку от устья Дуная, считая их землями русичей. Так что война за дунайское наследие неизбежна.
— И когда они могут решиться на свой «дунайский» поход?
— В ближайшие два-три года он вряд ли возможен. Уже хотя бы потому, что под рукой у князя Ярослава не будет этих пиратствующих рыцарей, — повел Визарий подбородком в сторону бухты. — Ярослав не мог отказать Гаральду в его праве добыть себе славу и золото на службе у вас, все-таки он уже воспринимает его как будущего зятя.
— Этот викинг претендует на трон?
— Норманны считают Гаральда наследным принцем. Однако ему еще предстоит освобождать свой трон от захватчика-датчанина.
— Вот теперь замысел ясен: наш юный викинг жаждет получить в жены дочь киевского князя, который затем поможет ему добыть корону Норвегии… — задумчиво подытожил император. — Все бредят короной, — почти в отчаянии развел он руками. — Каждый, кто хоть издали поймал на себе имперское отражение короны, навсегда становится пленником ее призрачного блеска.
— Благодарю Господа, что лично меня ни одна корона мира блеском своим не ослепила, — молитвенно возвел глаза к небесам понтийский грек.
— Пленником, подобным мне самому, — уже едва слышно пробормотал василевс
[81]
, не обращая внимания на слова своего «русского посланника».
Возможно, император постоял бы здесь, на пьянящем морском воздухе, еще какое-то время, но бледное, болезненное лицо его неожиданно сморщилось так, что Визарий безошибочно определил: начался очередной приступ какой-то странной болезни, время от времени вспыхивавшей в правителе всепоглощающим пламенем, который вот-вот должен был сжечь все его внутренности.
