Негодяй.
Он спрашивал ее, уж не провела ли она последние несколько месяцев в монастыре, и оказался не столь уж далек от истины. Заведение мисс Толлингтон было настолько отрезано от внешнего мира, что Хилари ничего не слышала о возвращении графа Давенпорта. Без сомнения, для лондонского света это стало настоящим событием.
– Насколько я помню, мы с вами не были обручены, – заявил Давенпорт.
– Просто вам никогда об этом не говорили, – выразила вслух свою мысль Хилари.
– Вообще-то я не из тех, кто женится, – произнес он, глядя на девушку с явной неловкостью. – Мне очень жаль, если мои родители пробудили в вас ложные надежды. Но похоже, это вошло у них в привычку.
И этот идиот действительно думал, что теперь она захочет выйти за него замуж?
– Слезьте с меня сейчас же! – потребовала она.
– А? Хорошо. – Он отпустил ее и встал, после чего протянул руку, чтобы помочь подняться ей.
Когда он не без усилий вытащил ее из жидкой грязи, раздался громкий хлопок. Одежда прилипла к ее спине, мокрая и ужасно неудобная. Девушка проследовала прямо к мерину, смирно стоявшему в стороне от разыгрывавшейся сцены. Возясь с веревками, удерживавшими ее коробки, она суровым тоном заявила:
– Я бы не вышла за вас замуж, даже если бы вы были последним мужчиной на земле, оставшимся в живых.
– Здравое суждение с вашей стороны, – отозвался Давенпорт одобрительным тоном, от которого у нее возникло желание снова дать ему пощечину.
Внезапно ей пришло в голову, что она вела себя недостойно. Настоящая леди, как бы ее ни провоцировали, никогда не должна поднимать руку на джентльмена, ибо он не мог ударить ее в ответ. Это была одна из тех заповедей, которые она внушала своим юным подопечным в заведении мисс Толлингтон. И вот теперь она стояла здесь, вся в грязи, костяшки ее пальцев до сих пор горели – и все по ее собственной вине. Хилари прикусила губу. Воспитанной леди в таких случаях подобало принести извинения.
Она все еще с трудом удерживалась от того, чтобы не накричать на него, однако заставила себя обернуться и посмотреть графу Давенпорту прямо в глаза. Хилари расправила плечи, гордо приподняла подбородок… и вдруг подумала о его чреслах, которые еще несколько минут назад были прижаты к ней. По спине Хилари прибежала дрожь, которую ей удалось подавить лишь усилием воли. Натянутым тоном она произнесла:
– Прошу прощения за то, что ударила вас, милорд.
– О, забудьте об этом, – отмахнулся он. – Мне не в первый раз получать удары от людей. Я не придаю этому значения, уверяю вас.
Она стиснула зубы.
– Такое поведение недостойно леди.
– Но ведь вас спровоцировали, причем самым жестоким образом, – произнес он успокаивающим тоном, от которого у нее возникло желание снова наброситься на него. Хилари почувствовала, как в глубине ее гортани нарастает звук, похожий на звериное рычание, словно ему удалось вызвать к жизни самую низменную сторону ее натуры. Еще ни разу в жизни она не поднимала руку на своих братьев, а ведь они могли вывести из терпения даже святого.
Впрочем, лорд Давенпорт мог превратить любого святого в убийцу, подумала она с отвращением.
– И все же мне не следовало так поступать, – произнесла она вслух. – Мне очень жаль. – Девушка заставила себя протянуть ему руку. – А теперь я должна поблагодарить вас за то, что вы благополучно доставили меня домой.
Только сейчас Хилари сообразила, что дождь уже почти прекратился, хотя, судя по темным тучам на горизонте, гроза еще окончательно не миновала.
Давенпорт тут же схватил ее за руку. Настороженное выражение в его глазах исчезло, сменившись озорным блеском.
– До свидания. – Она решительным жестом пожала ему руку, после чего сделала движение, чтобы высвободиться. Однако он ее не отпускал.
– Я должен проводить вас до дверей. Как любой настоящий джентльмен.
– В этом нет нужды, – возразила она.
– Но я настаиваю…
– Я больше не сяду на эту лошадь.
– Разумеется, нет. Вы только перепачкаете седло.
Он улыбнулся ей, снова пустив в ход все свое обаяние теперь, когда непосредственная угроза брачных уз миновала.
– Мы пойдем туда пешком.
Еще никогда Давенпорту не приходилось слышать музыки чудеснее, чем голос Хани, когда та заявила ему, что не вышла бы за него замуж, даже если бы он был последним мужчиной на земле. Известие о помолвке на несколько мгновений привело его в ужас, но сейчас, когда эта кошмарная перспектива исчезла, ничто не мешало ему держаться поблизости от нее и досаждать ей при всяком удобном случае. Тем более что досаждать Хани казалось ему самым лучшим развлечением за все последние годы.
Она настояла на том, чтобы поскорее переодеться, поэтому он предоставил ее коробки заботам слуг, а сам тем временем отвел лошадь фермера на конюшню. Ухаживать за лошадьми было отличным способом держать руки занятыми, пока его ум напряженно работал над какой-нибудь очередной головоломкой. Бо́льшую часть своей молодости он жил умом, и в ритмичных, машинальных движениях, которыми он чистил лошадь, было нечто, неизменно способствовавшее мыслительным процессам. Недаром самые лучшие идеи обычно приходили ему в голову не в лаборатории, а на конюшне.
Само собой, теперь с наукой было покончено. У него не было ни средств, ни желания продолжать свои исследования. Все эти воспоминания относились к совершенно другому времени. Только лишившись работы, он понял, какую изолированную жизнь вел до сих пор благодаря ей. Лишь утратив возможность вернуться в свет, к родным и друзьям, он стал отдавать себе отчет, сколь многое он воспринимал как должное, находясь среди них.
Что ж, вот он наконец и вернулся к ним – только для того, чтобы быть одурманенным, избитым и брошенным в деревне собственными родными. И все это, вместе взятое, сулило весьма занятное продолжение во второй половине дня.
Давенпорт снова вспомнил о том, как мисс Чопорность вынуждена была извиниться перед ним за свою вспышку, и довольно хихикнул. Слова и впрямь как будто застревали у нее в горле. Зрелище стоило того, чтобы свалиться вместе с ней с лошади в грязь, лишь чудом не сломав себе при этом шею и не вывихнув ногу. Он все еще мог чувствовать под собой мягкие, округлые формы ее тела и ту соблазнительную ложбинку в форме буквы V между ее бедрами…
Принимая во внимание его ушибы, его должно было скрутить от боли, но когда он смотрел прямо в эти пылающие гневом золотисто-карие глаза, он не испытывал никакой боли.
Давенпорт закончил чистить огромного мерина и сунул монету в руку одному из конюших:
– Эта лошадь с фермы Пруэтта. Отведи ее обратно на ферму и передай хозяину слова похвалы и благодарности от графа Давенпорта.
Затем, чуть ли не потирая руки в предвкушении, он крупными шагами направился к дому.
