– Разве я уже не спускаюсь?
– Но зачем? Зачем рисковать сердцем, когда путешествие практически закончено? Вы же жаловались, что оно барахлит.
– Я не жаловался.
– Говорили, что барахлит.
– Оно барахлило.
– По дороге легче, – гнул свое Николо.
Алессандро нетерпеливо вскинул голову.
– Солнце взойдет через два часа. Я отдохну здесь.
– Как вы себя чувствуете? – озабоченно и со страхом спросил Николо.
Алессандро присел на гладкий камень, под углом торчащий из склона, отклонился назад, пока не лег на траву.
– Я помню, как сам в юности задавался подобным вопросом, – он обращался как к небу, так и к юноше, который стоял рядом. – Ты думаешь, что у такого старика, как я, кровь течет по сосудам из папиросной бумаги, да? Если я шагну не туда, или поперхнусь едой, или услышу, что Октавиан победил в битве при Акциуме… бах! Бумага прорвется, кровь вытечет, и я умру.
– Я ничего такого не думал, синьор.
– Нет, думал. В сравнении с тобой я божий одуванчик. Я об этом помню.
– Не такой уж вы и хлипкий, особенно после того, что вам пришлось пережить.
– Нет, я хлипкий, Николо. Я хлипкий, и это счастье. Мое тело больше не заставит меня выдерживать то, что мне доводилось выдерживать. Если случится какое-то потрясение, слишком ужасное или слишком болезненное, Бог придет так же быстро, как в больнице вызванная звонком медсестра. Чем суше и тоньше кость, тем легче она ломается.
– Разве это может быть хорошо?
– Ты не поверишь.
– Я не хочу умирать. Я буду бороться до конца, и уйду, лишь когда не останется возможности остаться.
– Я знаю, знаю, – Алессандро кивнул. – Ты едва ощущаешь время, но ревнуешь к нему больше, чем когда бы то ни было.
– Но вы много раз говорили, что сила появлялась ниоткуда, когда ее вроде бы уже не осталось. Она вливалась в вас, и вы этому удивлялись.
– Вливалась, – подтвердил Алессандро. – И сейчас вливается, но, как и я сам, все медленнее и медленнее.
– Синьор! – запротестовал Николо.
– Ты спрашивал, как я себя чувствую.
– Да.
– Я чувствую себя прекрасно.
– Правда?
– Да.
– А ваше сердце?
– Мое сердце чувствует себя не так прекрасно, но что с того?
– И как оно себя чувствует?
Алессандро повернул голову к Николо, который сел рядом, подогнув правую ногу под себя, как, вспомнилось Алессандро, садятся девушки, собирая ягоды.
– Оно чувствует себя, как будто человек внутри толкается в стены руками и ногами. И в руке такие же ощущения.
– Это серьезно?
– Это не смешно.
– Вам нужен врач?
Алессандро рассмеялся, да так бодро, что удивил Николо.
– Что тут забавного?
– Когда ты умираешь, врачи отираются вокруг тебя неделями, а потом несчастным людям, которых ты оставляешь, приходится продавать мебель, чтобы расплатиться с ними, хотя… ну что они сделали? Ты платишь им за то, что они скрывают от тебя правду об умирающем человеке. Деньги – это неважно. Что причиняет боль, так это ложная надежда, которую они внушают.
– Если бы кто-то заплатил моему отцу за установку столбов для сушки белья и они упали, отец вернул бы деньги.
– Но? – спросил Алессандро.
– Но что?
– Но?
– Я не говорил «но».
– А следовало.
– Следовало?
– Продолжай.
– Но… но… но я не знаю, но… но люди! Люди другие.
– Да. Продолжай, продолжай.
– Они – не веревки для сушки белья. Их трудно понять. Они не живут вечно. Даже сушилки падают при землетрясении, но это уже не по вине отца, и он оставил бы деньги себе.
– Да! – воскликнул Алессандро и хлопнул в ладоши. – Знаешь что, Николо?
– Что? – спросил тот, улыбаясь, словно барашек.
– Ты начал думать, а два дня назад не думал.
Николо признал, что это так. И если бы не темнота, Алессандро увидел бы, как просиял юноша.
– Думаешь, задаешь вопросы, рассуждаешь, и тебе это нравится. Знаешь, это как с лавиной. Стоит ей тронуться, и ее уже не остановить. Понимаешь?
– Нет.
– А я чувствую, что понимаешь.
– Не совсем.
– Разумеется, понимаешь. Ты так доволен собой, что хочешь, чтобы я описал, как тебе это нравится. Удовольствием надо наслаждаться без чьих-то описаний – как первым оргазмом.
– Что такое оргазм?
Алессандро вздохнул.
– Да перестаньте. Я не такой, как вы. У меня нет денег. Я не могу купить даже велосипед, не говоря уже об оргазме.
– Господи. – Алессандро закатил глаза.
– Оргазм – это автомобиль, так?
– В смысле… как «Испано-Сюиза»?
[99]
– Так я прав?
– Нет. – Алессандро понизил голос. – Это разновидность японского фонаря.
– Не нужны нам оргазмы, у нас есть лампочки накаливания, – фыркнул Николо.
– Но скоро ты согласишься отдать все свои лампочки накаливания за один оргазм.
– Это вы так думаете, – в голосе Николо послышалось возмущение. – Лампочки накаливания дорогие. Я даже одну не отдам за оргазм.
– Это тебе так кажется.
– Вы во многом абсолютно уверены, так? Вас послушать, так я стану президентом АЗИ. – Он подождал возражений Алессандро, но тот молчал. – Буду жить в большом доме с множеством кожаных книг…
– В кожаных переплетах.
– В кожаных переплетах. Летом плавать на собственной яхте в Швейцарию.
– Откуда?
– С Капри.
Помолчав, Алессандро сказал:
– Я собирался высмеять тебя, но Рона сначала впадает в Женевское озеро, а потом вытекает из него. Так все может быть.
– А почему бы не просто приплыть туда по морю? – спросил Николо.
– Невозможно. У Швейцарии выхода к морю нет, но тамошние озера с морем связаны. Может, доберешься и до Невшательского. Такие идеи мелькают в географических журналах.
– Это все для богачей.
– Да. Географические журналы многое предлагают богатым. Классовое различие людей в том, что огромное большинство помнит юность, как свое лучшее время, и только ничтожная часть, избежав нарастающих жизненных тягот, находит кое-что получше в более зрелом возрасте.
