– Это итальянцы, – вырвалось у кого-то из речных гвардейцев. Это было сказано о людях, на которых они готовились напасть, но утренний ветер унес эти слова.
Когда лагерь проснулся, западный ветер понес запах свежеиспеченного хлеба и кексов вверх по склону, туда, где затаились среди камней полуголодные речные гвардейцы, дожидавшиеся полудня, чтобы сделать шесть глотков воды и съесть кусочек вяленого мяса, пять крекеров и один сушеный инжир.
Лейтенанты отвели своих людей с гребня в лес, где дикие кабаны спали в своих логовах, дожидаясь ночи. На гребне осталось только трое наблюдателей с биноклями и блокнотами. Им приказали рассредоточиться и не высовываться, чтобы не попасться на глаза обитателям лагеря. В их числе оказался и Алессандро, и лучшего выбора, хотя лейтенанты этого и не знали, быть не могло, потому что в доме на Джаниколо он с детства пользовался подзорной трубой, разглядывая Рим, горы, высящиеся за городом, высокие облака, и замечал подробности, доступные только тренированному и терпеливому глазу.
Когда вечером три обожженных солнцем солдата докладывали об увиденном, выяснилось, что первые двое, конечно, собрали кое-какие сведения о лагере и дезертирах, но качество информации стало понятно, лишь когда заговорил Алессандро.
– В лагере по меньшей мере двести пятьдесят человек, – начал он.
– Откуда ты можешь это знать? – спросил один из наблюдателей. – Они же все время перемещались, приходили, уходили.
На лице Алессандро отразилось презрение.
– По палаткам. Определил, сколько человек в каждой, перемножил с учетом того, что у командиров палатки отдельные.
– Они же все время входили и выходили. Мы поняли, что нет никакой возможности подсчитать, сколько человек в одной палатке.
– Я подсчитал.
– Как?
– Запомнил, кто входил и кто выходил.
– Как ты их различал? – спросил один из лейтенантов.
– По одежде, особенностям фигуры, цвету волос, походке и тысяче других признаков.
– И ты можешь держать все это в голове?
– Да, – кивнул Алессандро. – В каждой палатке по шесть человек.
– Продолжай.
– Из двухсот пятидесяти только две трети бывшие военные. Треть никогда не служила.
– Как ты об этом узнал? – спросил второй наблюдатель.
– Повторяю последний раз, – сердито ответил Алессандро. – Это несложно определить по тому, как человек держится, как сидит или двигается в группе, как разжигает костер, как завязывает узел… по одежде, манере поведения, снаряжению… Например, если человек служил в армии, он немного напрягается, когда кто-то обращается к нему, как ты сейчас. Другие опускают голову. Обычные бандиты не чистят ботинки, не складывают вещмешки в ряд… Послушай, хочешь верь, хочешь – нет.
– Продолжай, Dottore, – попросил лейтенант Валторта.
– Хорошо. Они нервничают, чувствую себя виноватыми. Они не ждут именно нас, но вообще ждут. Их часовые наблюдают за дорогой и рассыпаны по периметру лагеря. Они в кустах на полпути к склонам долины. Один в каких-то четырехстах метрах от нас. Он из Чивитавеккьи
[50]
и поет арии из «Чинчинделлы».
Два других наблюдателя не выдержали.
– Мы его видели, – кивнул один, – но не слышали, чтобы он что-то пел. И как ты узнал, что он из Чивитавеккьи?
Алессандро сурово глянул на них.
– Я тоже его не слышал, но понял, что он поет, по губам, и наблюдал, как двигаются его плечи. – Оскорбившись, он повернулся и пошел прочь.
– Вернись, – приказал лейтенант. – Не обращай внимания на этих идиотов. Что еще?
Алессандро продолжил:
– Они вооружены «манлихерами» и патронов у них предостаточно, но нет ни мин, ни колючей проволоки. Смена часовых у них организована, но оборонительного плана нет. В лагере с полдесятка женщин – проститутки из Палермо. Детей нет. Мулы постоянно ржут, потому что в кустах бродят дикие кабаны. Поздно вечером и рано утром шума от них особенно много. Никто не обратит внимания на наше приближение, если только наши винтовки не будут ударяться о камни.
– Кто у них главный?
– Не знаю. Возможно, он на вилле в Мессине.
– Числом они нас превосходят, но территория большая и местность пересеченная, – сказал лейтенант.
– Вот что я еще могу добавить, господин лейтенант. У них мало часов, потому что часовые не доверяют сменщикам: они не хотят сидеть на скале и петь «Ла Чинчинделлу», в то время как сменщики будут спать или купаться в реке, вместо того чтобы вовремя заступить на пост, поэтому они берут часы с собой. Каждый пост – отдельная система, они не связаны между собой, мне кажется, это обычное дело для тех, кто не в ладах с дисциплиной. Ближе к концу смены они то и дело достают часы из кармана и смотрят на них. Поскольку сменщик не знает, когда начинается смена, часовые оставляют свои посты и идут в лагерь, чтобы их вызвать. Это очень глупо, учитывая, что мы можем перехватить их по пути.
В тот вечер речные гвардейцы доели последние запасы еды с тем, чтобы утром пойти в бой за хлеб. Они собирались захватить часовых в плен или оглушить ударом приклада по голове, что позволяло избежать криков. Потом гвардейцы вошли бы в лагерь и штыками перерезали растяжки палаток. Практически все оказались бы в палатках и в ловушке. Те, кто попытался бы вылезти из осевшей на землю палатки, увидели бы перед собой ствол винтовки.
Никто не надеялся, что план сработает, учитывая, что речных гвардейцев так мало, а дезертиров – так много. Были сомнения, что всех часовых удастся нейтрализовать без шума, да и не все дезертиры могли находиться в палатках. А удери хоть один человек, об операции узнает вся Сицилия.
Гварилья предложил поставить блокпост на дороге и разместить людей по гребням, но лейтенанты уже выделили на это десять человек и сказали, что после пленения дезертиров сотня речных гвардейцев прочешет долину, вылавливая беглецов.
Ночью они выдвинулись к часовым. Шум их не выдал, потому что дикие кабаны, которых они потревожили, пробегали рядом с часовыми и даже забегали на территорию лагеря. Загрохотали выстрелы. Пули свистели, срезали листья, разбивали камни.
Когда все закончилось, речные гвардейцы уже заняли исходные позиции. Пятьдесят готовились нейтрализовать часовых, восемьдесят – ворваться в лагерь, если кому-то удастся поднять тревогу. Когда гремели выстрелы, раздавались крики, часовые покинули посты, а группы безоружных дезертиров тащили через кусты подстреленных кабанов, все хотели атаковать, и все знали, что такое желание снедает всех, но они уже рассыпались по территории и не могли получить общий приказ. Темнота способствовала атаке, но уменьшала шансы захватить дезертиров в плен и удержать их, поэтому они ждали рассвета с примкнутыми штыками на случай, что дикие кабаны вздумают напасть и на них.
