Господин д’Эскорваль смущал его, охлаждал, сковывал. И потом, каким высокомерным взглядом он смерил его, каким повелительным тоном заставил замолчать!.. И это после того, как он похвалил его работу…
– Но хватит об этом!.. – говорил себе Лекок. – Разве на этом свете бывает радость без примеси горечи?
И он бежал дальше…
Глава XI
Когда через двадцать минут Лекок подбежал к началу дороги Шуази, начальник поста Итальянской заставы неспешно ходил взад и вперед около кордегардии, держа во рту трубку.
По его сосредоточенному виду, беспокойным взглядам, которые он постоянно бросал на маленькое окошко, закрытое решетчатыми ставнями, прохожие догадывались, что в данный момент в клетке сидела важная птица. Едва он узнал молодого полицейского, как морщины на его лбу разгладились. Остановившись, он спросил:
– Ну, какие новости?..
– Я принес приказ доставить заключенных в префектуру.
Начальник поста тут же принялся так энергично потирать руки, что едва не содрал с них кожу.
– Ну и на здоровье!.. – радостно воскликнул он. – Тюремный фургон прибудет через час. Мы их быстренько упакуем, и погоняй, кучер!
Лекоку с трудом удалось остановить излияние радостных чувств.
– Заключенные одни? – спросил он.
– Совершенно одни. Женщины с одной стороны, мужчина с другой… Ночь не принесла другой добычи… А ведь это последняя воскресная ночь перед Великим постом!.. Удивительно. Правда, вашу охоту прервали.
– И все же у вас побывал пьяница.
– Ах да!.. Действительно… Ранним утром… Бедолага, премного обязанный Жевролю.
Эти слова, невольная ирония вновь пробудили в душе Лекока сожаления.
– Да уж, премного обязанный!.. – согласился он.
– Точно говорю, хотя вы и смеетесь. Если бы не Жевроль, он попал бы под колеса какого-нибудь экипажа.
– И что с ним стало, с этим пьяницей?
Начальник поста пожал плечами.
– Ах, черт возьми!.. – ответил он. – Вы слишком многого от меня требуете!.. Это славный человек, который провел всю ночь у своих друзей. Выйдя на воздух, он захмелел. Он сам рассказал нам об этом через полчаса, когда протрезвел. Право, я никогда не видел столь раздосадованного человека. Он даже плакал. И все повторял: «Отец семейства, в моем-то возрасте!.. Какой стыд!.. Что скажет моя жена!.. Что обо мне подумают дети!..»
– Он много говорил о своей жене?..
– Да он о ней только и говорил… Он даже назвал ее имя… Эдоксия, Леокадия… что-то в этом роде… Бедняга думал, что совершил преступление и что его посадят в тюрьму. Он просил послать к нему домой порученца. Когда ему сказали, что он свободен, я думал, он умрет от счастья. Пожав нам руки, он поспешно ушел… Да, не долго думая…
Случай продолжал шутить.
– И вы поместили его с убийцей? – спросил Лекок.
– Разумеется.
– И они разговаривали.
– Разговаривали!.. Скажете тоже… Бедняга был настолько пьяным, повторяю, настолько пьяным, что лыка не вязал… Когда его втащили в каталажку, бум!.. Он упал как подкошенный. А как только он проспался, его выпустили… Нет, они не разговаривали.
Молодой полицейский задумался.
– Совершенно верно, – прошептал он.
– Что вы сказали?
– Ничего.
Лекок не хотел делиться своими размышлениями с начальником поста. И размышления эти были отнюдь не веселыми.
– Я все понял, – думал Лекок. – Этот пьяница и есть сообщник. И он такой же смелый и хладнокровный, как и ловкий. Пока мы шли по его следам, он наблюдал за нами. Когда же мы отошли на значительное расстояние, он осмелился пробраться в кабаре. Затем он появился здесь, и благодаря нехитрому трюку – как все трюки, которые удаются, – он сумел переговорить с убийцей. А как талантливо он сыграл свою роль!.. На его удочку попались все постовые, а ведь они привыкли иметь дело с пьяницами!.. Но я знаю, что он играл роль… И это уже хорошо… Я знаю, что нельзя верить тому, что он говорил… Он рассказывал о своей семье, о жене и детях… Следовательно, у него нет ни детей, ни жены, ни семьи…
Лекок прервал себя. Он забылся, а ведь сейчас был неподходящий момент, чтобы теряться в догадках.
– Кстати, – вслух спросил он, – а как выглядел этот пьяница?
– Такой высокий, плотный детина, рыжий, с седыми бакенбардами. У него широкое лицо, маленькие глаза, приплюснутый нос… Вид у него глупый, но веселый… Словом, простофиля…
– Сколько лет вы бы ему дали?
– От сорока до пятидесяти.
– Как вы думаете, кто он по профессии?
– Бог мой!.. Этот бедолага в фуражке и коричневой крылатке, вероятно, какой-нибудь мелкий лавочник или служащий.
Получив довольно точное описание мнимого пьяницы, Лекок хотел было пройти в кордегардию, но тут ему в голову пришла одна мысль, и он остановился.
– По крайней мере, – сказал он, – я надеюсь, что пьяница не говорил с вдовой Шюпен!
Начальник поста рассмеялся.
– Э!.. Да как он мог это сделать!.. – ответил он. – Старуха сидит в своей каталажке!.. О, плутовка!.. Послушайте, она только час назад перестала вопить и орать… Нет, за всю свою жизнь я не слышал таких жутких проклятий, которые она выкрикивала. От этих непристойностей камни мостовой едва не покраснели. Даже пьяница был настолько ошарашен, что подошел к окошечку, чтобы поговорить с ней и заставить замолчать…
Молодой полицейский с таким негодованием взмахнул рукой, что начальник поста замолчал.
– Что такое? – пробормотал он. – Вы сердитесь… Но почему?
– Потому что, – ответил разгневанный Лекок, – потому что…
Но Лекок не хотел раскрывать истинную причину своего гнева. Сказав, что он хочет увидеть заключенного, Лекок вошел внутрь.
Оставшись один, начальник поста выругался.
– Эти субчики из Сыскной полиции никогда не меняются, – проворчал он. – Все они одинаковые. Они вас расспрашивают, ты им сообщаешь все, что они хотят знать. А потом, когда ты обращаешься к ним с вопросом, они отвечают «ничего» или «потому что»… Паяцы!.. Им слишком повезло, и они задирают нос. Никаких вахт, никакой формы, свобода… Что он там делает?
Прильнув к окошечку, через которое жандармы наблюдают за заключенными, сидящими в каталажке, Лекок жадно вглядывался в лицо убийцы.
Лекок спрашивал себя, тот ли это человек, которого он несколько часов назад видел в «Ясном перце» стоящим на пороге смежной двери, подальше от полицейских, обуреваемым всеми фуриями ярости, высоко подняв голову. Глаза его сверкали, губы дрожали…
Теперь весь его вид свидетельствовал о покорности судьбе. Он казался отрешенным, испуганным, впавшим в отчаяние. Он сидел напротив окошечка, на грубо сколоченной скамье, упершись локтями о колени, держась рукой за подбородок, с открытым ртом, неподвижно глядя в пространство.
