Но когда вдову Шюпен вывели в коридор, после того как она сообщила свою фамилию и имя, природа взяла свое. Было слышно, как вдова Шюпен ругалась с жандармом.
– Напрасно ты такой неучтивый, – говорила старуха. – Ведь ты лишаешь себя звонкой монеты. Не говоря уже о том, что я, выйдя на свободу, пригласила бы тебя выпить за мой счет в свое заведение.
Все формальности остались позади. Лекок был свободен до приезда следователя. Сначала он бродил по коридорам и помещениям, но поскольку его всюду донимали расспросами, он вышел на улицу, решив постоять на набережной перед воротами. Он не изменил своего мнения, только отправная точка рассуждений переместилась.
Сейчас Лекок еще сильнее, чем прежде, был уверен, что убийца скрывал свое подлинное социальное положение. Однако, с другой стороны, факты неопровержимо свидетельствовали о том, что этот мужчина хорошо знает тюрьму и установленные в ней порядки.
Задержанный оказался намного, в тысячу раз сильнее, чем предполагал Лекок. Какое самообладание!.. Какая безукоризненная игра!.. Он и бровью не повел во время жутких испытаний, обманул лучшие глаза Парижа…
Молодой полицейский находился на набережной вот уже три часа, такой же неподвижный, как и каменная тумба, на которой он сидел, не замечая ни холода, ни времени, когда перед воротами остановилась двухместная карета. Из нее вышли господин д’Эскорваль и его секретарь. Лекок вскочил и бросился к ним. От возбуждения он задыхался, в глазах стоял немой вопрос.
– Осмотр места преступления, – сказал Лекоку следователь, – убедил меня в том, что вы были правы. Есть новости?
– Да, господин следователь. С виду ничтожный, но очень важный факт, который…
– Прекрасно!.. – прервал его господин д’Эскорваль. – Вы потом об этом мне расскажете. Но прежде я хочу вкратце допросить задержанных… На сегодня это простая формальность. Подождите меня здесь…
И хотя следователь пообещал быстро вернуться, Лекок рассчитывал, что ждать ему придется не менее часа. Однако он ошибся. Не прошло и двадцати минут, как появился господин д’Эскорваль. Он был один, без своего секретаря. Он шел очень быстро и издалека обратился к молодому полицейскому:
– Я должен вернуться домой… – сказал он. – Немедленно. Не могу вас выслушать…
– Но, господин следователь…
– Никаких «но»!.. В морг привезли тела жертв… Поезжайте туда, взгляните на них… Потом вечером сделайте… А! Делайте все, что сочтете необходимым.
– Но, господин следователь, мне надо было бы…
– Завтра!.. Завтра!.. В девять часов, в моем кабинете во Дворце правосудия.
Лекок хотел еще что-то сказать, но господин д’Эскорваль уже сел, вернее, вскочил в карету, а кучер хлестнул лошадей.
– Ну и следователь!.. – прошептал изумленный молодой полицейский, стоя на набережной. – Да он с ума сошел!..
Но тут в голове Лекока мелькнула нехорошая мысль.
– Или, – добавил он, – он получил ключ к разгадке?.. Не хочет ли он обойтись без моих услуг?..
Возникшее подозрение было таким жестоким, что Лекок быстро вернулся в тюрьму, надеясь что-нибудь понять по поведению заключенных. И он припал к окошечку, сделанному в толстой двери одиночной камеры.
Убийца лежал на нарах, стоящих напротив двери, повернувшись лицом к стене, закутавшись с головой в одеяло.
Спал ли он?.. Нет, поскольку молодой полицейский заметил необычное движение. Это движение, которое он не мог объяснить, заинтриговало его. Он приставил к окошечку ухо и расслышал нечто похожее на приглушенный стон. Теперь не оставалось сомнений!.. Убийца хрипел.
– Ко мне!.. – закричал испугавшийся Лекок. – На помощь!..
Прибежали десять жандармов.
– Что случилось?
– Задержанный… Там… Он пытается покончить с собой…
Дверь вовремя открыли. Несчастный разорвал свою одежду на полоски, одной из которых обвязал шею. Используя оловянную ложку, которую ему принесли вместе с едой, в качестве вертлюга, он душил себя…
Послали за тюремным доктором. Пустив убийце кровь, доктор заявил, что еще десять минут, и все было бы кончено. Задержанный непременно задохнулся бы.
Убийца, придя в себя, обвел безумным взглядом камеру. Можно было подумать, что он удивился, почувствовав себя живым. Потом крупная слеза блеснула на его опухших веках, скатилась по щеке и затерялась в бороде. Его засыпали вопросами… Но он не произнес ни слова.
– Поскольку, – произнес доктор, – он помещен в одиночную камеру и к нему никого нельзя подсадить, на него необходимо надеть смирительную рубашку.
Лекок помог связать задержанного. Потом он ушел, взволнованный, полностью погрузившись в невеселые мысли. Он чувствовал, что под таинственной завесой разыгрывается жуткая драма.
– Что же произошло? – шептал он. – Молчал ли он?.. Или во всем признался следователю?.. Почему он пошел на столь отчаянный поступок?..
Глава XIII
В ту ночь Лекок не спал. А ведь он более сорока часов был на ногах, почти ничего не ел и не пил.
Усталость, эмоции, тревога, надежда придавали его телу неестественную энергию лихорадочного возбуждения, а уму – болезненную трезвость, которая всегда является результатом напряженной работы мысли.
Но теперь, в отличие от тех времен, когда он работал у астронома, своего покровителя, его выводы не должны были повисать в воздухе. Сейчас факты не были химерическими. Они были слишком реальными, ведь на холодных плитах морга лежали тела трех жертв.
Но хотя катастрофа была материально доказана, все остальное оставалось лишь предположениями, сомнениями, догадками. Не нашлось ни одного свидетеля, который мог бы сказать, какие обстоятельства окружали, предшествовали, готовили эту чудовищную развязку.
Правда, одного было вполне достаточно, чтобы рассеять мрак, в котором плутало следствие. Требовалось просто установить личность убийцы.
Кто он?.. Кто был прав?.. Жевроль, которого поддерживали тюремщики, или пребывающий в одиночестве Лекок?
Мнение Жевроля основывалось на прочном доказательстве, очевидности, бросающейся в глаза. Версия молодого полицейского опиралась лишь на серию умозрительных заключений, наблюдений и выводов, отправной точкой которых послужила фраза, сказанная убийцей.
Тем не менее у Лекока не осталось ни тени сомнений после короткого разговора с секретарем господина д’Эскорваля, которого он встретил, выходя из тюрьмы. Этот славный малый, искусно расспрошенный Лекоком, не увидел ничего предосудительного в том, чтобы поведать молодому полицейскому, что же произошло в одиночной камере между следователем и заключенным.
Там ничего не произошло, если можно так выразиться. Убийца не только ни в чем не признался господину д’Эскорвалю. Он, как уверял секретарь, отвечал на задаваемые ему вопросы весьма уклончиво, а на некоторые вообще не отвечал.
