Свидетельством этому служило то обстоятельство, что он внезапно свернул на улицу Гравилье и уверенно стал пробираться по лабиринту этих небольших, причудливым образом переплетающихся улочек, которые располагались между улицами Тампль и Бобур.
Ах! Он знал этот квартал как свои пять пальцев, словно прожил там половину своей жизни. Он знал, где находились дома с двумя выходами, проходные дворы, темные длинные и извилистые проходы, выходившие на несколько улиц одновременно.
Он дважды чуть не сбил полицейских со следа. В проходе Фрепийон он был недалек от спасения. Если бы он еще минут пять простоял в темном углу, куда забился, за старыми баками, полицейские потеряли бы его.
Преследование сопровождалось неимоверными трудностями. Наступила ночь. И тут же разлился легкий туман, неизбежно возникающий после погожих весенних деньков. В тумане газовые фонари горели красным светом, но не испускали лучей.
В этот час на улицах рабочего квартала было многолюдно. Рабочие покидали мастерские, домашние хозяйки бежали в лавки за продуктами для ужина. Около домов сновали сотни жильцов, словно пчелы вокруг улья.
Май пустил в ход все средства, чтобы сбить с пути полицейских, упорно преследовавших его. Группы людей, скопление экипажей, дорожные работы – он все использовал с удивительным присутствием духа и ловкостью. Он скользил, словно тень, пробираясь сквозь плотную толпу, никого не задевая, не вызывая нареканий. В конце концов Май попал на улицу Гравилье и вышел на широкую дорогу. После борьбы на ограниченной территории он решил попробовать свои силы на открытом пространстве. Прежде он прибегал к хитрым уловкам, теперь собирался сражаться, призвав на помощь скорость и выносливость. Добравшись до Севастопольского бульвара, он свернул налево, в сторону Сены, и устремился вперед…
Май бежал с удивительной скоростью, прижав локти к телу, управляя дыханием, соизмеряя свои шаги с точностью, свойственной учителю гимнастики. Ничто не останавливало его. Не поворачивая головы, он продолжал свой бег…
Размеренно и стремительно он спустился по Севастопольскому бульвару, пересек Шатле, затем пробежал по мостам и оказался на бульваре Сен-Мишель. Около музея Клюни стояли фиакры. Май остановился перед первым в их веренице фиакром, сказал несколько слов кучеру и сел в экипаж со стороны мостовой. Фиакр тут же сорвался с места.
Однако подозреваемого в фиакре не было. В то время как кучер удалялся, заранее получив деньги за мнимую поездку, Май вскочил, на этот раз со стороны тротуара, в другой экипаж, сразу же помчавшийся галопом. Возможно, после всех этих уловок, усилий, после последней хитроумной стратагемы Май чувствовал себя свободным… Но он ошибался.
Позади фиакра, который увозил Мая, ухватившись за рессоры, чтобы не так сильно уставать, бежал человек. Это был Лекок. Бедный папаша Абсент, измученный, запыхавшийся, упал на полдороге, около остановки фиакров «Дворец правосудия». Молодой полицейский больше не надеялся увидеть своего старого коллегу, поскольку тот не мог рисовать стрелы, указывавшие направления. Он думал только о том, как бы удержаться и не свалиться на землю.
Май велел кучеру отвезти его на Итальянскую площадь, сказав, чтобы тот остановился посредине площади, в ста шагах от полицейского поста, куда его поместили вместе с вдовой Шюпен.
Приехав, он молнией выскочил из фиакра, быстро огляделся вокруг, чтобы удостовериться, нет ли какой-нибудь подозрительной тени. Но он ничего не увидел. Удивленный внезапной остановкой фиакра, молодой полицейский успел броситься под экипаж, рискуя быть раздавленным колесами.
Успокоившись, Май расплатился с кучером и отправился пешком в сторону улицы Муфетар. Лекок тут же вылез из-под фиакра и резко вскочил. Он упрямо шел по следу, словно собака за костью. Он уже дошел до тени, которую отбрасывали высокие деревья на внешних бульварах, как до него донесся свист.
– Папаша Абсент!.. – выдохнул изумленный и вместе с тем обрадовавшийся Лекок.
– Он самый, – ответил папаша Абсент. – И главное, отдохнувший, благодаря фиакру, который подобрал меня там. Таким образом я смог…
– О! Хватит, – прервал его Лекок. – Хватит… Нельзя терять бдительности!
Май, явно пребывая в нерешительности, бродил вокруг кабаре квартала. Казалось, он что-то искал. Наконец, обойдя три таких заведения, решился войти в четвертое. Дверь осталась приоткрытой, и оба полицейских, припав к стеклу, глядели во все глаза.
Они видели, как подозреваемый прошел через зал и сел за столик в глубине, который уже занимал плотный мужчина с красным лицом и седеющими бакенбардами.
– Сообщник!.. – прошептал папаша Абсент.
Неужели это был тот самый неуловимый сообщник убийцы? Было бы слишком опрометчиво полагаться на смутное сходство между описанием, составленным свидетелями, и внешностью этого человека. В любых других обстоятельствах Лекока одолевали бы сомнения. Но в данном случае столько обстоятельств свидетельствовали в пользу версии, высказанной папашей Абсентом, что молодой полицейский мгновенно с ней согласился.
Разве эта встреча не вписывалась в логику событий, не была предсказуемым и ожидаемым результатом случайной встречи подозреваемого и белокурой хозяйки гостиницы «Мариенбург»?
«Май, – думал Лекок, – сначала взял все деньги, которые были при себе у госпожи Мильнер. Затем он велел ей передать своему сообщнику, чтобы тот ждал его в каком-нибудь притоне этого квартала. Он колебался и искал только потому, что не мог указать название кабаре. Они не сбрасывают масок, поскольку Май не уверен, что оторвался от нас. С другой стороны, сообщник боится, что за госпожой Мильнер тоже следят».
Сообщник – если это действительно был он – прибег к комедии переодевания, как Май и Лекок. На нем была старая рубаха, вся в пятнах, на голове – бесформенная фетровая шляпа, вернее, кусок фетра. Но он перестарался. Его не внушающую доверия физиономию можно было сразу приметить среди всех подозрительных и свирепых лиц завсегдатаев этого сомнительного заведения.
Для своей встречи они выбрали настоящий воровской притон. В нем не было и четырех рабочих, достойных так называться. Все люди, которые ели и пили в кабаре, явно когда-то имели дело с правосудием. Наименее опасными были, возможно, бродяги, составлявшие большинство честной компании. Их можно было узнать по претенциозно завязанным галстукам и фуражкам из вощеной ткани.
Тем не менее Май, этот человек, который, судя по всему, принадлежал к высшим кругам общества, чувствовал себя там как дома. Он заказал дежурное блюдо и литр вина. Он буквально заглатывал суп и мясо, запивая их большими глотками вина, вытирая рот рукавом.
Только вот говорил ли он со своим соседом по столу? Об этом было невозможно догадаться, глядя через стекла, потемневшие от пара и табачного дыма.
– Я должен туда войти!.. – решительно сказал Лекок. – Я сяду около них и буду слушать…
– Даже не думайте!.. – прервал его папаша Абсент. – А если они вас узнают?
