– Давайте еще раз, – говорил майор, обращаясь к девушке. – Труп вы обнаружили первой, так?
– Так.
– Зашли в кабинет и обнаружили тело вашего отца лежащим на полу, так?
– Так.
– Но самого выстрела вы не слышали, да?
– Да.
– Как далеко вы были от кабинета, когда прозвучал выстрел?
– Нет.
– Что «нет»?
Узбечка плакала и не отвечала. Майор вздохнул и попробовал зайти с другого конца:
– Вы понимаете по-русски? Если хотите, я могу вызвать переводчика.
– Нет… понимаю… не нужно переводчика…
– Повторяю вопрос: где вы были, когда прозвучал выстрел?
– Там.
– Где «там»? В коридоре?
– Да… в коридоре… вот там была.
– Вы услышали выстрел и сразу зашли в кабинет?
– Нет.
– Что «нет»? Не сразу? Или не зашли?
Узбечка продолжала плакать, размазывая тушь по щекам. Майор откинулся на спинку стула.
– Вы видели, как этот человек выходил из кабинета?
– Он не выходил из кабинета.
– Не выходил?
– Его тут не было.
– Как это не было? Давайте тогда еще раз вместе посмотрим видеозапись.
На столе перед майором стоял ноутбук. Модель была старенькая, корпус обшарпанный, а внутри что-то натужно гудело. Майор пощелкал клавишами, развернул ноутбук так, чтобы узбечке было видно, и нажал кнопочку «Play». Монитор был небольшой, чтобы хоть что-то рассмотреть, Стогов наклонился вперед.
Запись была мутная, явно с камеры наблюдения. Наверху едва заметно тикала строчка тайм-лайна. Повернута камера была не очень удобно, но главное сомнений не вызывало: это был тот самый кабинет, в котором они сейчас находились, а за столом сидел пока что вполне себе живой работорговец. Вот он что-то пишет. Снимает трубку стационарного телефона, говорит пару фраз. Передвигает на столе бумаги. Поднимает голову и смотрит на что-то за границей кадра. Потом встает и делает шаг навстречу невидимому визитеру. Лицо у него крайне недовольное, кулаки сжаты. Губы быстро шевелятся: мужчина, похоже, в ярости что-то кричит.
Мгновение спустя с той стороны, куда он смотрит, появляется человек. Сомнений нет: это тот самый русский парень, которого теперь за плечи придерживают двое милиционеров. Хозяин кабинета продолжает орать, посетитель что-то ему отвечает. После чего работорговец бросается на него с кулаками, а парень достает из-под мышки пистолет и стреляет ему ровнехонько в середину лба. Тот навзничь рушится на пол. Не глядя в его сторону, визитер разворачивается и уходит.
Еще семь с половиной минут спустя (майор прокручивает запись в убыстренном режиме, цифры на тайм-лайне бешено вертятся) дверь открывается и в кабинет входит узбечка.
Выключив запись, майор развернулся к парню:
– Желаете что-либо заявить?
Тот только покачал головой.
– Может быть, рассказать, почему именно вы застрелили этого гражданина?
– Повторяю еще раз: я его не убивал.
– Даже и не смешно. На записи четко видно, что вы выстрелили ему в голову, а вы утверждаете, будто этого не делали. Как вы думаете, кому больше поверит суд?
Парень только пожал плечами.
– Жаль, что вы упорствуете. Если бы мы оформили ваши показания прямо сейчас, то это могло бы быть расценено судом как смягчающее обстоятельство.
– Но я действительно этого не делал.
Неожиданно перестав плакать, узбечка подняла лицо:
– Правда.
– Что «правда»?
– Все, что он говорит, – правда. Он не стрелял. Стрелял не он. Это не он сделал.
Узбечке хотелось объяснить… рассказать, что все было не так, как кажется этим незнакомым и страшным русским… Она поднимала тоненькие руки, открывала рот, но все путалось в голове, и единственное, на что она могла смотреть, это ее мертвый отец, лежащий на полу… ее грозный отец, которого она всегда до дрожи боялась… Они не обращают внимания на его тело… ведут себя так, будто здесь нет никакого мертвого тела… а ведь оно есть, вот оно… даже мертвый он пугал ее до обморока… Короче, так ничего и не сказав, она лишь всплеснула руками и снова заплакала.
Майор встал и тихонечко хлопнул ладонью по столу.
– Короче, так. Вы, девушка, можете идти, вам еще позвонят. Этого, – кивнул он милиционерам в форме, – будем оформлять в СИЗО. А ты, – поднял он глаза на Осипова, – запускай экспертов. Я отвезу задержанного в отдел и часа через два вернусь. Надеюсь, к этому времени все бумаги будут оформлены. Вопросы?
Тон у майора был не терпящим возражений. Именно таким тоном он обычно и общался с окружающим миром. Когда за ним закрылась дверь, Стогов с Осиповым посмотрели друг на друга тоскливыми взглядами. Перспектива отправиться в любимое кафе откладывалась до самого позднего вечера. О том, чтобы заполнить все необходимые бумаги за отведенные два часа, не могло быть и речи.
– Пиво, – задумчиво сказал Осипов.
– Что «пиво»?
– Четыре буквы, а как много смысла. Зови экспертов, будем оформлять бумаги.
Дальнейшие действия были известны им обоим на много ходов вперед. Дактилоскопист, баллистик, толпа медиков и сотни исписанных страниц отчетов. Стогов тяжело вздохнул и отошел к стене, а эксперты, разбившись на несколько групп, начали осмотр места преступления.
(Что, черт возьми, творится со мной последние годы?
Наша жизнь – это ведь всего-навсего определенное количество времени. Не очень большое: лет шестьдесят, или около того. Три тысячи недель…. Полмиллиона часов… миллиард с чем-то секунд…
Когда придет моя пора умирать, я оглянусь на эту свою жизнь и единственное, что увижу, – такие вот обшарпанные кабинеты… пахнущих тиной и отчаянием людей… и самого себя, вечно чего-то ждущего… вечно посматривающего на часы.
Ждущего, пока кончится осмотр места происшествия и можно будет уйти домой… ждущего, пока кончится утро и наступит вечер, чтобы заняться тем, чем давно хочется… Уже весной мы ждем Нового года, уже зимой – летнего отпуска…
Жизнь состоит всего-навсего из миллиарда секунд. И большую часть этих секунд мы чего-то ждем…
А потом этот миллиард просто заканчивается.)
Он полез в карман за сигаретной пачкой. Прямо у его ног двое милицейских медиков в белых (не очень белых) халатах заполняли протокол. Медики были молодые и веселые. Один осматривал убитого работорговца и громко диктовал второму, что именно тот должен писать.
– Дата, время. Записал?
– Записал.
– Наружный осмотр проводит судмедэксперт Литовченко. На полу лицом вниз лежит тело мужчины. Записал?
