– Удивительно, да? А еще удивительнее то, что я могу читать про Катадин и это не помешает мне сдать экзамены лучше тебя.
– Ты же у нас уникум, Санборн. Не понимаю, почему правительство Соединенных Штатов до сих пор не объявило тебя национальным достоянием.
– У них на это умишка не хватает. Так ты считаешь, мы сможем?
– Что сможем?
– Да, с умишком у тебя тоже неважно… Залезть на Катадин.
– Конечно, я смогу залезть на Катадин. Я уже большой мальчик.
– Я иду с тобой.
– Ты не справишься, Санборн. Никуда ты не пойдешь.
– Еще тебя понесу.
– Ты не справишься.
– Почему бы тебе не повторить это в третий раз, Генри? Ты же знаешь: если сказать что-нибудь вслух три раза подряд и повернуться вокруг себя, это сбудется.
– Ты не справишься.
Атака Санборна оказалась такой свирепой и стремительной, что Генри даже удивился – а еще его удивило то, что, даже ответив тому несколькими хорошими тычками в живот и плотным ударом в бок, он обнаружил, что лежит лицом в траве, а Санборн сидит на нем верхом, заломив ему руку и упершись коленом в поясницу.
И освобождение пришло лишь тогда, когда за ними приехала миссис Смит.
– Ты не справишься, – шепнул Генри, пока их везли к дому Санборна.
– Это ты без меня не справишься, – прошептал в ответ Санборн.
– Боюсь, мы этого никогда не выясним, потому что ты не узнаешь, когда я отправлюсь.
– Мы это выясним, – сказал Санборн, – потому что, если я останусь дома, твое мертвое тело найдут где-нибудь в лесу после долгих и упорных поисков.
– Ты не справишься, – снова прошептал Генри.
На что Санборн повернулся к нему и сказал без тени улыбки:
– Я гляжу, тебе нравится вести себя как твой брат. Да, Генри?
Это были последние слова, которыми они обменялись по дороге. Потом в машине царило молчание до тех пор, пока они не приехали к дому Санборна и мать Санборна не вышла, чтобы утешить мать Генри, которая не хотела, чтобы мать Санборна ее утешала, но выдержала с честью даже слезливые причитания миссис Бригем о том, как ужасно потерять такого милого мальчика, каким был Франклин.
До тех пор, пока они не поехали дальше – и тут его мать вздохнула раз, потом другой, а потом стала удивляться вслух, почему каждый житель Блайтбери-на-море считает, что у него есть право знать до мельчайших подробностей, как Франклина сбили, и как он умирал, и как сейчас живут его родные, и когда они наконец перестанут задавать вопросы о личных делах чужой семьи, которые их нисколько не касаются.
Здесь она остановилась, чтобы перевести дух. Генри решил, что ему, пожалуй, лучше помолчать.
Тем более что ему и раньше хотелось помолчать, поскольку он уже и так сказал слишком много. Санборн был прав: он действительно вел себя как Франклин.
Генри и сам не знал, почему он не хочет говорить про Катадин родителям. Может, потому, что это его личное дело. А может, потому, что он даже себе не мог внятно объяснить, зачем ему надо подняться на эту гору. Для самоутверждения? Чтобы почувствовать себя готовым к любой беде? Или просто потому, что они собирались туда с Франклином? Возможно. Но было здесь и что-то другое. Большее.
Он решил пока что перестать думать о горе и сосредоточиться на подготовке к выпускным. Они начинались в следующий понедельник с американской истории, дальше шла литература, потом обществознание, потом алгебра – все хуже и хуже вплоть до пятницы, когда им предстояло сдавать биологию, а потом физкультуру, где все должны были пробежать милю за шесть двадцать пять, чего Санборн не смог бы совершить даже в том случае, если бы за ним гнался его худший кошмар. Генри мечтал, как будет учиться в Лонгфелло, где занятия кончаются в последних числах мая. Будь Франклин жив, он сейчас уже собрал бы рюкзак для похода на Катадин и донимал бы Генри с утра до вечера: не может ли его маленький братец поторопиться и разделаться со своими маленькими экзаменами, чтобы не заставлять его ждать?
Но Франклин лежал в ужасной яме под низким холмиком и больше не мог донимать Генри. По крайней мере, в этом смысле.
В понедельник после обеда, на тренировке по гребле, Генри вспомнил одну из причин Первой мировой войны, которую он забыл назвать на экзамене, – но, по его соображениям, это не должно было помешать ему получить пятерку, в особенности с учетом того, как исчерпывающе он изложил все, что касалось великих американских героев Льюиса и Кларка.
Позже, в ночь с понедельника на вторник, два окна в спальнях дома Чуанов в Мертоне – обе спальни находились на первом этаже – были одновременно разбиты кирпичами.
Во вторник Генри написал сочинение о роли мести в чосеровском «Рассказе Мельника». Он полагал, что его анализ выглядит чрезвычайно тонким благодаря употреблению слова «бильдунгсроман»
[20]
– безусловно, этот немецкий термин должен был произвести на миссис Делдерфилд большое впечатление, хотя его связь с «Рассказом Мельника» представлялась как минимум неочевидной.
В ночь со вторника на среду кто-то вломился в гараж Чуанов, содрал со стоящего там пикапа все детали хромовой отделки и бросил их, погнутые и исковерканные, на лужайке перед домом.
В среду перед экзаменом по обществознанию Генри узнал о кирпичах и пикапе. После этого он не смог вспомнить, во-первых, процедуру утверждения федеральных законов, во-вторых, то, каким образом Конгресс отвергает вето, и в-третьих, участвуют ли губернаторы в определении границ избирательных округов в своих штатах. Так как всего в билете было десять вопросов и ответы на три из них ему пришлось взять с потолка, он понимал, что вряд ли привел экзаменаторов в восторг своими познаниями.
В ночь со среды на четверг с домом Чуанов в Мертоне не случилось ничего.
В четверг Генри, уже огорченный вчерашним экзаменом, познал новые бездны унижения, когда не смог вспомнить, что надо делать в первую очередь: выполнять операции внутри скобок, или совершать операции вне скобок над числами внутри, или просто брать и перемножать все подряд, не обращая на скобки никакого внимания. Еще никому за всю историю школы имени Уитьера не приходилось столько раз подряд тереть ластиком один-единственный лист бумаги. Когда время вышло, Генри был удивлен тем, что все его вычисления не канули в одну большую дыру.
В ночь с четверга на пятницу с домом Чуанов в Мертоне снова не случилось ничего. Генри убедился в этом, пролистав утренний номер «Блайтбери кроникл».
В пятницу Генри решил, что унижений с него хватит. Он отвечал на вопросы по биологии так, будто сам изобрел всю эту науку, и провел краткий обзор различных типов животных, а затем описал процесс фотосинтеза с такой безупречностью – по крайней мере, с его точки зрения, – что учителю впору было прослезиться.
