Мистер Дисалва принялся читать, по ходу дела показывая главные вехи великого путешествия на карте, висящей у него за спиной.
Генри изо всех сил боролся со сном.
В течение остального дня некоторые из учителей – и даже мистер Шерингем, директор школы Уитьера, – не ограничились сочувственными кивками в адрес Генри. Они заговаривали с ним тихим и скорбным голосом, и наклоняли голову, и с вежливой грустью спрашивали, как дела у его брата Франклина. Правда ли, что он потерял правую руку? Ах, какая жалость, ведь он такой прекрасный спортсмен! Должно быть, ему очень больно? Наверняка врачи облегчают его страдания лекарствами.
А как родные перенесли этот удар – держатся?
Франклин лежит в искусственной коме, придурки, думал Генри. Больно ли ему? Да у него рука оторвана! Жалость, говорите? Вы что, издеваетесь? Жалость? Он же напичкан лекарствами, идиоты. Если бы не это, он кричал бы от боли не умолкая. А родные? Нет, они не держатся и плохо перенесли этот удар.
Его отец уже который день не появляется на работе. Он вообще безвылазно сидит дома. Не отвечает на телефон, не бреется, ходит в шлепанцах. Мать такая одеревеневшая, что кажется, будто она вот-вот переломится пополам. А Луиза вышла из своей комнаты один раз и тут же убежала обратно. Они все на грани срыва.
«С Франклином все нормально», – говорил Генри. Не правую руку, а левую. Нет, сейчас уже вряд ли очень больно. Насколько он знает, врачи действительно умеют облегчать страдания лекарствами. А семья держится отлично. Просто отлично. Они все молодцы. Такие молодцы, что им пора присвоить звание Образцовой Американской Семьи. Словом, у них все тип-топ.
Так он им отвечал.
А потом наступала тишина, поскольку никто не знал, о чем говорить после того, как ему сказали, что все отлично. Даже Санборн, хотя он единственный во всей школе спросил: «А ты-то как?» Но он спросил это уже слишком поздно, под конец дня.
– Отлично, Санборн. Просто шикарно. А как еще я могу себя чувствовать? У меня же всего только брат лежит в коме с неопределенной мозговой активностью – не знаю уж, что это за штука, – и без левой руки. У меня и должно быть все отлично, правда? Каждый раз вечером я боюсь засыпать, потому что мне все время снится этот кровавый обрубок вместо руки, но мало ли кому что снится! У меня все отлично, Санборн, лучше не бывает. Так что перестань задавать вопросы, ладно?
Санборн перестал задавать вопросы.
Урок физкультуры принес Генри облегчение, потому что там каждый мог бегать и поднимать тяжести до потери рассудка, не слыша от тренера Сантори ничего, кроме угроз своему счастью, здоровью и будущему благополучию.
– Выжимаем штангу по десять раз, а кто будет сачковать, заставлю все повторить сначала, – заявил он. А когда с железом было покончено: – Две мили бегом, да пошустрей, а не то побежите заново – босиком.
Генри пробежал дистанцию очень быстро.
После уроков, на тренировке по гребле, он греб изо всех сил – и не потому, что прогулял несколько дней или боялся очередных угроз тренера Сантори. Он так налегал на весла, что все время выбивался из общего ритма и Брэндону Шерингему, их безупречному и непогрешимому рулевому, каждые две минуты приходилось на него рявкать. «А ну, дружно! – орал он, обращаясь в основном к Генри. – Вместе держись!»
Это-то у нас и не выходит, подумал Генри про свою семью.
Держаться вместе.
Потом, в раздевалке, Брэндон вежливо поинтересовался, как Генри смотрит на то, чтобы пропустить этот сезон: ему ведь, наверное, трудно сосредоточиться на гребле. Генри поинтересовался несколько менее вежливо, как Брэндон смотрит на то, чтобы не совать свой нос в чужие дела, хотя такой рубильник, наверное, трудно никуда не засунуть.
Не обращая внимания на испепеляющие взгляды Брэндона, Генри оделся, пошел в столовую – почему там все время пахнет мясным рулетом? – и послушал, как Санборн и другие члены дискуссионного клуба завершают спор о будущем ядерной энергии. Потом они с Санборном вышли из школы и стали дожидаться, пока мать Генри их заберет.
– У меня теперь есть собака, – сказал Генри.
Санборн оторвался от карточек с записями об опасностях, которые несет с собой ядерная энергия.
– Твои предки разрешили тебе завести собаку?
– Да, разрешили. Ну, почти. Думаю, окончательно это зависит от того, что она в ближайшие дни сделает с домом.
– Какой породы?
Генри пожал плечами.
– Не знаю.
– А кличка у нее есть?
– Разумеется. Ее зовут Чернуха.
Санборн иронически поднял бровь.
– Чернуха? Почему?
– Потому что она черная.
– Что это за идиотизм? – сказал Санборн. – Ты бы еще назвал ее Брехней, потому что она брешет.
– Если тебе охота издеваться над чужими именами, – сказал Генри, – может, стоит сначала подобрать себе какое-нибудь поприличнее?
– А если ты даешь кличку собаке, – ответил Санборн, – может, стоит сначала немножко напрячь мозги?
– Ей нравится «Чернуха».
– Ну конечно, она подошла к тебе и сказала: «Я в полном восторге от тупого имени, которое ты мне дал, и меня совсем не смущает, что все вокруг будут принимать моего хозяина за слабоумного».
– Никто не будет принимать меня за слабоумного.
Санборн с грустью посмотрел на него.
– Вот идет собака. Черная. «Надо назвать ее Чернухой! Так оригинально! Слышишь, Чернуха? Иди сюда, Чернуха!»
– Пожалуй, я тебя сейчас отделаю, – сказал Генри.
Санборн отложил карточки, так и не приведя в порядок свои записи об опасностях, связанных с использованием ядерной энергии. Потом сунул руку в карман и вытащил пару десятицентовых монеток.
– Сначала позвони друзьям и скажи, что нужна помощь.
Когда мать Генри приехала их забирать, они выясняли на практике, может ли Генри обойтись без посторонней помощи. Увидев машину, они отряхнулись, подняли разбросанные учебники, собрали карточки с записями, в которых стало еще меньше порядка, и залезли на заднее сиденье. Кивками поздоровались с матерью Генри, она кивнула в ответ – прямо как мистер Дисалва, – и потом всю дорогу никто не проронил ни слова. Наверно, она провела целый день в больнице, подумал Генри, а что после этого скажешь? Хоть бы радио включила, и то было бы легче.
Когда они подкатили к дому Бригемов, Санборн легонько ткнул Генри в плечо и вылез из машины. «Спасибо, миссис Смит», – сказал он. Мать Генри кивнула и включила сцепление. Но не успели они отъехать от тротуара, как из дома вышла мать Санборна. Генри услышал, как его собственная мать вздохнула, опуская стекло.
– Как ты, Мэри? – спросила мать Санборна. Она отвела руку с сигаретой подальше от окна.
– Нормально, – сказала мать Генри. – Спасибо.
