— Ушел оборотень! — буркнул встречавшим хмурый воевода Хорт. — Кабы догадаться… В волчью бы яму его… Да кто же знал?
Аскольд вообще отмахнулся и промолчал. Дивляна надеялась, что и с ней он тоже не захочет говорить о злосчастном происшествии, но напрасно.
— Пусть в Киеве думают, что этот синец оказался оборотнем! — сказал ей Аскольд на следующее утро, перед тем как идти в гридницу. — Но кем бы он там ни был! Если бы ты не придумала лечить его, он бы сидел сейчас в яме и мог бы превращаться в кого угодно!
— Изба была заперта, ворота двора тоже, — робко произнесла Дивляна, все же решившись защититься. — Он раскрыл их колдовством. Он и из ямы выбрался бы, раз уж у него оказались такие силы…
— Молчи! — с гневом и презрением прервал ее Аскольд. — Чтобы открыть ворота, колдовства не нужно. Кто-то хотел, чтобы деревлянин ушел! Ты этого хотела! И ты! — Он обернулся к Ведице. — Но учти: женой его тебе не бывать! Если он теперь явится сюда с целым войском, я скорее сверну тебе шею, чем ему отдам! А ты… — Он вновь повернулся к Дивляне и упер руки в бока. — Ты… Если я узнаю хоть что-то о том, что ты помогаешь моим врагам… Благодари Макошь, если я верну тебя твоим родичам живой.
— Я ношу твоего ребенка! — Дивляна оскорбленно вскинула голову и положила руку на живот. — Твоего сына и полноправного наследника. Ты не должен так обращаться со мной, если не хочешь, чтобы твой род сгинул без следа, а мои родичи объявили тебе войну! Или у тебя есть другие преемники, которым не стыдно передать киевский стол?
— Если бы они у меня были, тебя бы здесь давно не было! — рявкнул Аскольд. Поначалу его смутил ее напор, но он быстро пришел в себя. Он завел этот разговор для того, чтобы обвинять, а не защищаться. — Ты слишком хитра для того, чтобы стать хорошей женой. Я не хочу выглядеть перед людьми дураком, которого провели бабы и девки его собственной семьи, поэтому пусть в Киеве думают, что Мстиславич обернулся волком. Но я не так доверчив! Если бы я мог доказать… но, может быть, еще смогу! А пока… Вы обе будете сидеть дома. Вы носа не высунете за ворота, и даже к старой воеводше вам таскаться незачем. И ее я прикажу сюда не пускать!
— Но она сестра твоей матери! — в возмущении воскликнула Дивляна, в то время как Ведица принялась горько рыдать. — Ты не можешь не пустить ее в дом!
— Это мой дом, и я решаю, кому сюда входить! Тот, кто помогает моим врагам, — мой враг, пусть он мне хоть трижды родич! Запомните это!
Обе женщины смотрели на него в изумлении, отодвинувшем даже обиду, — им казалось, что князь сошел с ума. То, что он говорил, было невообразимо, немыслимо! Как можно отрекаться от старшей родственницы по матери, тем более что она много лет была старшей женщиной его рода и заменяла ему мать? А родство с ее предками дало власть и Диру, и Аскольду.
Дивляна ничего не ответила, но про себя подумала: он никогда не сказал бы так, если бы не поклонялся греческому и варяжскому богу по имени Христос. И не случайно он с таким презрением относится к древним обрядам, тем, которыми люди не только выражают почтение родной земле и богам, но и которые помогают им в трудном деле обновления Всемирья. Но если он, князь, отказывается делать это, на что надеяться племени полян?
Прошла еще пара недель, все было спокойно. Слухи насчет оборотней поутихли, все шло своим чередом. Начался русалий месяц кресень, приближался Ярила Сильный — велик-день, когда молодого бога чествуют в срок наивысшего расцвета его силы. Кукушка в лесу кричала как сумасшедшая — покричит, передохнет немного и опять за свое. Девушки киевских гор и округи целыми днями пропадали в рощах и борах — носили подарки и угощения русалкам, водили круги возле берез, пели песни. Иной раз звонкое пение долетало до вершины Княжьей горы, но Дивляна и Ведица, слушая его, могли лишь вздыхать. Аскольд сдержал слово — с тех пор как Борислав, якобы обернувшись волком, бежал из-под стражи, он не позволял жене и сестре выходить со двора. Правда, на самом деле не пускать на порог Елинь Святославну, как грозился в сердцах, он не посмел, но обращался с ней неприветливо — едва кивнет, буркнет что-то под нос и отойдет. Обиженная воеводша вовсе бы не показывалась на княжьем дворе, но не хотела бросать Дивляну и Ведицу. Беременность молодой княгини становилась все более заметна, за ней требовался присмотр и уход, а Ведица, которая хоть и жалела ее, сама ревела целыми днями.
— Все девки в роще гуляют, русалкам песни поют, венки плетут, а я сижу тут одна, как колода замшелая! — причитала она, жалуясь на судьбу. — Не будет мне милости от Лады и Лели, не дадут мне жениха, так и пропаду, вся в слезы изойду! Стану я быстрой реченькой, утеку к морю Греческому! Придет мой братец на бережок, станет топтать желтый песок — мое тело белое, черпать воду студеную — мою горячую кровь, трепать траву водяную — мою русую косу. И тогда скажу я ему: ой ты, братец мой любезный, за что обидел, погубил меня, красну девицу! Я ли не твоего роду-племени, я ли не дочь твоих отца-матери? Я ли тебе была неприветлива, непокорлива?
Обученная искусству красного слова, как полагается деве высокого рода, Ведица причитала, будто песню пела, так что челядь, бывало, заслушивалась под окном, и даже парни утирали невольные слезы грязными рукавами потрепанных рубах. Аскольд злился, втайне стыдясь, но не сдавался. А народ роптал. Отсутствие Ведицы на девичьих русальных гуляниях всеми было замечено, и поляне насторожились. Издавна ведется, что князь воплощает бога среди народа; княгиня — это Лада или Макошь на земле, а девы из княжьей семьи — воплощения Лели. То, что нынешняя Леля-Ведица не вышла на девичьи праздники, не встречала русалок и Ярилу, было неправильно. В чем дело? Девушки и женщины приходили выяснять, что с ней, Аскольд велел отвечать, что сестра больна. Народ всполошился: болезнь княжьей сестры в такое время была воспринята как проявление гнева весенних богов. Поутихшая было тревога вспыхнула снова: уж не сглазил ли ее кто? А кому сглазить княжью сестру, как не деревлянскому оборотню, ее бывшему жениху? Не доставайся, мол, никому… Аскольду не нравились эти разговоры, которые приписывали деревлянам еще одну победу над ним, но сказать правду он не мог, не желая сознаваться, что жена и сестра наказаны им самим, что это он не выпускает их на гулянья и тем ставит под угрозу благополучие всего года. Но и сменить гнев на милость и отпустить сестру водить круги в роще ему мешало упрямство, родившееся вперед него.
— Вот погоди, что еще на Ярилу Сильного будет! — шептала Ведица, сидя рядом с Дивляной, но обращаясь тайком к «братцу любезному».
Уже пришло настоящее лето; было жарко, с яркого синего неба целыми днями лились сплошным потоком солнечные лучи, на лицах людей зимняя бледность сменилась свежим загаром, и Дивляна улыбалась, тайком вспоминая Белотура: при его белой коже он каждую весну заново обгорал и ходил красный, с облупившимся носом. Сама она почти не выходила из дома и сидела, как Огнедева в подземном зимнем плену. Голядка Снегуля, произведенная в няньки маленькой княжны, выводила Предславу погулять на лужок, та возвращалась довольная, пропахшая травами, приносила матери помятые, приувядшие пучки цветов и не могла понять, почему Дивляна и Ведица не хотят пойти с ней. Люди говорили, что жито всходит дружно, десяти дней не пройдет — заколосится. Но постоянная ясная погода и жара исподволь начинали внушать тревогу. Когда жито заколосится, ему понадобится дождь для лучшего роста. И если ясная погода будет продолжаться, урожай окажется под угрозой. Не зря на Ярилу Сильного проводят обряды заклинания дождя. А возглавляет их княгиня…
