Народ был напуган не меньше, чем в памятную ночь, когда якобы напали деревлянские оборотни, чтобы унести из плена княжича Борислава. Но нынешняя потеря была гораздо страшнее. Князя вслух обвиняли в том, что он отдал врагу Огнедеву и тем обрек все племя на гóре — без нее, своей любимицы, боги не дадут удачи. Все разом вспомнили, как неудачлив их князь был ранее: и дети у него не жили, и жены умирали, и неурожаи выпадали один за другим, и от окольных племен обиды терпели…
— Она и хлеб нам принесла, и деточек родила князю! — толковали бабы, собираясь кучками. — Без нее все пропадем, без матушки нашей!
— Что делать? Как ее воротить?
— На деревлян идти!
— А кто поведет? Князь не хочет!
— Князь с ними заодно!
— Погибели нашей желает!
Спускались сумерки, разгоняя народ по домам. Но едва ли кто мог уснуть спокойно: впервые за много лет киевляне ложились с чувством, что у них нет князя. Оказавшись как бы заодно с деревлянами, он сделался в глазах полян первым врагом. Старейшина расходилась позже всех, и еще было неизвестно, что решили нарочитые мужи. Но общее настроение было таково, что крикни кто-нибудь: «Прочь Аскольда!» — и народ кинулся бы громить княжий двор.
Вот и выходило, что хоть князь Мстислав не выиграл битву с полянами, он малой кровью добился почти того же самого, что могла бы дать ему самая решительная победа.
Глава 8
Спал князь Аскольд глубоко, будто провалился в черную яму, и лишь мелькали отрывочные видения: широкое поле в сумерках, то ли снегом засыпанное, то ли еще чем-то серым… и только вдали полыхал огонь, как густая цепь костров, разложенных вдоль всего виднокрая… Просыпаться было тяжело, и он дольше обычного не выходил из дома, но понимал, что выйти надо — уж больно тихо снаружи, не к добру…
— Княже! — В истобку из сеней заглянул кметь. — Там на Подоле купцы смолянские. Говорят, русь уже в Любичевске!
— Что? — Аскольд так и подскочил, с усилием стряхивая сонливость.
Любичевск, один из трех стольных городов Саваряни, располагался выше по Днепру, и пути оттуда вниз по течению было два-три дня.
Торопливо одеваясь, князь лихорадочно соображал. Если те купцы видели русь в Любичевске и эти три дня сами потратили на дорогу сюда… то русь может быть уже на пороге! Уже на пристани! Или до купцов лишь доходили слухи об их приближении? Или русь собиралась в Любичевске задержаться? Что там произошло? Была битва или князь Ехсар тоже оказался предателем? А если битва состоялась, то чем кончилась? Но если купцы сумели уйти невредимыми и увезти товары, значит, все пока не так страшно. Да, но сумели или…
Последнее он додумывал уже на бегу, прыжками спускаясь по крутой тропе с вершины горы к Подолу, к пристаням. На ходу задал кметю несколько отрывистых вопросов, и тот ответил только то, что успел узнать: у купцов дружина человек сорок, товар какой-то привезли, нет, сами вроде не побитые и не ограбленные. Видели они русь в Любичевске или только слышали о ее приближении, он сам не успел узнать, поскольку торопился известить князя о важных новостях.
Следуя за кметем, Аскольд почти бегом пробежал весь путь и только на пристани взял себя в руки — не годится ему, киевскому князю, бегать, будто отроку, ради каких-то смолянских купцов!
Народу на Подоле было мало — напуганные слухами о руси, кривичах и деревлянах, торговые люди разъехались, спасая товар от разграбления теми ли, этими ли… Но, привлеченные слухами о новостях, киевляне понемногу собирались, кто-то даже подходил к приехавшим и задавал вопросы, однако при виде Аскольда все отшатнулись. Краем глаза князь заметил неприязненные, какие-то отчужденные взгляды, но ему сейчас было не до того.
— Вон они, княже! — Тяжело дыша, кметь показал на несколько крупных лодей.
Ну да, если купцы смолянские, значит, из верхнего Днепра шли прямой дорогой, без волоков.
Приглаживая волосы, оправляя плащ и шапку, Аскольд подошел. Подумал даже, что надо было не бежать сюда, а звать гостей к себе, но уж слишком важны эти новости, нет сил терпеть.
Возле лодьи уже стоял Сбыня, его мытник, обсуждая что-то с хозяином, пузатым, приземистым мужиком лет пятидесяти. Судя по светлым волосам и железному «молоточку Тора» на шее, это был варяг родом из свеев. По-словенски он говорил хорошо, только слова произносил чуть-чуть иначе, как многие варяги, что подолгу живут и торгуют в землях словенских племен.
— Это что за город? — первым делом обратился он к Сбыне, который поспешил к нему, едва завидя на воде большие лодьи, груженные множеством мешков. Гости не пустые пришли, с них есть что взять.
— Хе! Это Киев-город! — с гордостью ответил Сбыня. — А ты и не знаешь, куда прибыл?
— Киев? Кенугард? Я почему-то думал, что он несколько больше. — Варяг с любопытством оглядел несколько высоких крутых гор, белеющие на их вершинах и кое-где на склонах пятна мазаных изб. — А здесь где же город? Я его не вижу. Любой вик в эту пору гораздо больше, чем это. — Он пренебрежительно кивнул на несколько клетей и избушек, разбросанных по пространству Подола. — А столько разговоров, что можно подумать, будто Киев больше, чем Бьёрко и Хейдабьюр, вместе взятые!
— Ну и ехал бы к себе в Хе… дабор! — обиделся Сбыня. — Вон там город! — Он для доходчивости показал пальцем на Гору, где за большими деревьями на склонах построек почти и не видно было, только в двух местах сквозь растительность проглядывал частокол на валу, окружавшем вершину. — Там и князь живет. А я — князев мытник. Давай, показывай товар. Что привез?
— Вон там? А кто тут князь? — не отставал варяг.
— Аскольд сын Дира.
— Аскольд… Дир? Их тут сразу двое? Они братья?
— Один у нас князь, глупая твоя голова! Аскольд, а отец его был Дир, а еще его звали князь Улеб. Из руси был. Ты откуда такой выискался, невежда?
— Я из Свинеческа. Наши люди ездили сюда, но я никогда еще тут не бывал.
— А вон он и сам! — Сбыня заметил князя, торопливо приближающегося к ним в сопровождении двух кметей.
— Ты хозяин? — сразу обратился к варягу Аскольд.
— Я Синельв сын Гейра, из Свинеческа, что на Вечевом Поле, — охотно откликнулся тот. — А не ты ли киевский князь Аскольд сын Дира?
— Это я. Правду говорят, что вы видели русь в Любичевске? Вы видели ее там или только слышали, что она может подойти?
— Тебе обо всем расскажет мой человек. — Синельв отступил на шаг и показал в сторону.
Аскольд повернулся. В трех шагах от него стоял другой варяг — лет тридцати, рослый, худощавый, но широкоплечий и крепкий. Светлые, слегка вьющиеся волосы, маленькая бородка на продолговатом лице, кольчуга, надетая на стегач из бурой кожи, варяжский шлем с полумаской, рука, лежащая на богатой серебряной рукояти меча… Почему-то под взглядом этих светлых глаз сквозь отверстия полумаски у Аскольда упало сердце. Взгляд не был угрожающим или злобным, нет. Он был полон некоего отстраненного любопытства, сожаления, издевки… Чем-то напомнил взгляды толпы, узнавшей, что князь продал жену… Так не смотрят на князя. Так вообще не смотрят на живого человека. Разве что на покойника, найденного у дороги.
