Он взмахнул рукой, и тут же воевода Хорт заревел во весь голос:
— Бей Деревлянь!
Княжеские детские разом завопили и бросились на Борислава и его людей. Те немедленно схватились за топоры и попытались защититься, но их положение было слишком невыгодным. Разбросанные, растянутые, частью еще в лодьях, частью занятые переноской товара, усталые после трех дней в дороге, онемевшие от неожиданности, они мало что смогли сделать, когда кмети и простые киевляне, с готовностью поддержавшие своего князя против чужаков, набросились на них со всех сторон. В ход шло не только оружие, но и простые палки, весла — все, что попалось под руку. Стоял сплошной крик, часть Подола и тропа кипели, людские водовороты бурлили, когда здесь и там кмети и киевляне целой гурьбой били одного-двух деревлян.
— Товары не трогать! Товары все мне! — запоздало кричал с кручи Аскольд, сообразив, что после избиения начнется грабеж вражьего добра и он рискует не увидеть ни одной веверицы.
И не зря: пользуясь случаем, ушлые людишки кинулись грабить лодьи, рвали мешки, выдирая друг у друга добычу; трещали и ломались кольца из ивовых прутьев, на которые шкурки нанизываются по сорочкам и полусорочкам, пушистое богатство летело в разные стороны, частью валилось в воду, частью падало под ноги толпы, маралось в лужах крови… Князь послал своих кметей и челядь, и те, едва пробившись через суматошную, вопящую толпу, кое-как оттеснили народ от деревлянских лодей. Кое-что уже оказалось потеряно, но большую часть товаров удалось спасти, в том числе бочонки меда, которые так легко не унесешь.
Не сразу, но постепенно воевода Хорт навел порядок. Уцелевших деревлян — частью старейшин, частью гребцов — согнали в кучу. Связанных, ободранных, раненых и окровавленных, их осталось не более полутора десятка. Княжича Борислава принесли и положили к ногам Аскольда. Вся голова его была залита кровью, рваную рубаху сплошь покрывали алые пятна.
— Он жив? — Аскольд, хмурясь, слегка толкнул его голову носком черевья.
— Жив! — Воевода Хорт, нагнувшись, осмотрел княжича. — Голова пробита.
— Выживет?
— А как богам поглянется.
— Собаке собачья смерть! — кричали со всех сторон. — Вели, княже, его в Днепр метнуть! Вот будет водяному пожива! Да и других тоже, чего их держать!
— Зачем сейчас, дурные вы головы?! Оставим, на Ярилин день богам принесем! Или на Перунов! Вот будет жертва богатая, а нам дожди и год урожайный!
— Жрецов позовите! Где Судимер, пусть он скажет!
— Княгиня, княгиня! Вон она идет, матушка! Дайте ей дорогу!
На тропе и правда показалась княгиня Дивомила в сопровождении своих приближенных: княжьей сестры Ведиславы, старой воеводши Елини Святославны и еще нескольких женщин. Они бы ничего и не узнали, если бы не бойкий отрок Жихарь из Званцевой челяди, ворвавшийся во двор с криком: «Княгиня, там деревлян убивают!» Едва он в трех словах пересказал окружившим его женщинам события на Подоле, как Ведица первой с криком кинулась со двора, Дивляна и Елинь Святославна — за ней. Вряд ли они смогли бы угнаться за быстроногой, донельзя взволнованной девушкой, но перед местом побоища собралась такая густая толпа, что ни крик, ни толчки, ни природная ловкость не помогали Ведице продвинуться вперед, пока не подоспела Дивляна. Перед княгиней народ расступился, и они наконец пробились к Аскольду и его поверженному противнику.
Увидев лежащего на земле Борислава, окровавленного, в изодранной, запыленной, покрытой темными пятнами крови одежде, неподвижного, Ведица приняла его за мертвого. Кинувшись к нему, она опустилась на колени и начала вопить, причитать и теребить его; от такого обращения княжич немного пришел в себя и глухо простонал. Ведица вскрикнула и в ужасе отпрянула: решила, что мертвец шевелится.
— Да он жив! — сообразила Елинь Святославна. — Слава Макоши! Пусти-ка! Что ты его теребишь, будто льняную копну, — сколько духа в нем осталось, вон выгонишь!
Отстранив девушку, она сама осмотрела Борислава. Побледневшая от волнения Дивляна тем временем обернулась к мужу.
— Княже! Что здесь происходит? — в изумлении и беспокойстве спросила она. — Я услышала, что-де на Подоле деревлян убивают, и едва ушам поверила. Но мне и на ум не пришло, что убивают по твоему приказу! Думала, торговые причал не поделили или мытом обсчитались, а ты сам здесь! Что это ты задумал, батюшка?
Раньше она никогда не вмешивалась в дела мужа, но отчаяние Ведицы побудило ее нарушить обычай. К тому же она и сама давно подозревала, что князь зачастую делает совсем не то, что надо.
— Ступай-ка ты домой, матушка! — ответил ей воевода Хорт. — Не в твоем положении по пристаням бегать!
— Как мне твой совет понадобится, воевода, я попрошу! — отчеканила Дивляна, окинув его холодным взглядом, и ее серо-голубые глаза сейчас напоминали две льдинки. — А я хочу от моего мужа услышать, почему он такой прием устроил своему будущему зятю! Или ты, княже, решил земле-матушке вместо обряда зародного жертву кровавую принести, человечью?
При этих словах народ вокруг загудел. Аскольд, собиравшийся ответить ей что-то резкое, запнулся. Теперь не только его жена, но все эти люди, на которых он только что опирался, хотели знать, зачем он это сделал и не вызовет ли его поступок гнева богов. Все сразу вспомнили о завтрашнем торжестве и о жертвах, которые положено приносить готовящейся вынашивать новый урожай земле.
— Не годится в такие дни враждовать, — поддержала ее воеводша Елинь. — Земле-матушке пролитие крови не угодно. Если огневается, то худой урожай соберем по осени.
Народ загудел громче и тревожнее. Зазвучали голоса с призывами посоветоваться с волхвами и искупить вину перед землей, пока не поздно.
— Князь деревлянский Мстислав первым нарушил мир! — ответил Аскольд, гневно глядя на Дивляну. Его раздражало и злило то, что жена явилась сюда да еще требует ответа, но этого же ответа ждали все вокруг, и он не мог отказать. — Его люди забрали дань, которая по праву принадлежит мне, и моя дружина об этом знает! Я счел это знаком вражды и нарушения мира! Наших докончаний больше нет! И я не собираюсь, — он опустил взгляд к Ведице, которая так и сидела на земле рядом с распростертым телом Борислава, — принимать в родню этих разбойников! Я разрываю обручение! А теперь встань и иди домой! — велел князь сестре. — Он тебе больше не жених, и нечего тебе выть над ним!
Но, услышав эти слова, Ведица заголосила во всю мочь. Аскольд бросил угрюмый взгляд на Хорта; воевода попытался поднять девушку, но она стала сопротивляться с такой силой и отчаянием, что тот отступил.
— Сокол мой ясный, цветок мой лазоревый! — вопила Ведица. Снова бросившись на колени, она обняла голову Борислава, прижав ее к груди и погрузив пальцы в его запыленные, перепутанные, липкие от крови волосы. — Как не ясен день без красна солнышка, так мне нет веселья-радости без тебя, суженый мой ненаглядный! Как темно ночью без светла месяца, так темно на сердце моем без тебя! Что же ты не встанешь на резвы ноженьки, не откроешь ясны очи, не скажешь мне слово приветное!
