Не понимая толком, о каком князе и чьих наследниках идет речь, Дивляна вырвалась наконец на свободное пространство перед столом. Там действительно стоял Доброгнев, а с ним Живень, Гордята, Запуха и еще несколько знакомых кметей — Аскольдовых детских, которых она видела в последний раз несколько дней назад в той безымянной веси, где проходил обмен заложниками. Борислав обнаружился тут же — живой и невредимый, он обнимал свою молодую жену, которая билась в рыданиях и кричала что-то неразборчивое, а он почти зажимал ей рот и хотел вывести вон, но собравшаяся густая толпа не давала пройти.
— Кто убит? — спросила Дивляна, выйдя вперед и остановившись перед Доброгневом.
Увидев ее, он переменился в лице, но ничего не ответил. Она требовательно посмотрела на Живеня, не понимая, почему ей не могут ответить на такой простой вопрос. Но Живень отвел глаза.
— А ты что, мать, прибежала! — Мстислав живо вскочил со своего места, подошел, заботливо приобнял ее за плечи. — Чего тебе здесь? Что за вид у тебя такой, не прибрана толком — ты куда это собралась?
— Кто убит? — настойчиво повторила Дивляна, отводя от себя его руки, но Мстислав все норовил поддержать ее, потому что видел, что женщину шатает.
— Никто! Разве кто-то убит? Я ничего не слышал! — уверял он, даже скользнул взглядом по лицам вестников, будто в удивлении.
Дивляна оглядела их тоже — но все отворачивались, никто не хотел встречаться с ней глазами.
— Матушка, княгиня, да пойдем же! — К ней пробралась испуганная Снегуля, обхватила, кивая и делая выразительные знаки старой княгине.
— Матушка моя, пойдем, я тебя провожу! — Возле Дивляны оказалась Чтислава, тоже обняла. — Пойдем-ка! Не место тебе здесь! Идем, а не то не вышло бы беды!
— Бра…а…тец… мой лю…безный! Крови…и…нушка… мо…оя… — выкрикивала Ведица.
Все сложилось в одно. У Дивляны потемнело в глазах. Стало невозможно вдохнуть, будто воздух в избе вдруг кончился; резкая боль пронзила живот, она охнула почти без звука, схватилась за живот, согнулась…
— Вот я же говорила! — услышала она над собой голос старой княгини. — Матушка Макошь, так я и знала, что не снесет она. Берите, поднимайте, понесем! Станько, да разгони народ, ступить нельзя!
До бани Дивляна все-таки дошла сама. Начались схватки. Она уже знала, что будет легче, если она встанет, и стала ходить, опираясь на Снегулю. С другой стороны ее поддерживала Чтислава, шепча, что во второй раз все гораздо быстрее идет и что скоро кончится. Даже здесь были слышны крики Ведицы, которая где-то в избе причитала по своему брату. Мысли путались, метались между двумя событиями, которые происходили в ее жизни одновременно — появление второго ребенка и… Ноги подкашивались от ужаса при мысли о том, что она рожает дитя, у которого вдруг не стало отца! И уже давно! На другое утро после того, как их привезли и передали Бориславу… Когда она лежала на овчине в чужой тесной избе, отдыхая после дороги… Когда ее везли по Днепру, Припяти и Уже, она уже была вдовой, а Предслава и нерожденный ребенок — сиротами. Когда она сидела здесь, разговаривала с Мстиславом, Чтиславой, Ведицей, молилась и надеялась, старалась предугадать будущее, — ее муж уже был убит. Зачем она рожает этого ребенка, зачем он идет в мир, где у него нет отца и защитника?! Они сироты, заложники от того, кто уже не в силах ничего сделать для них! У нее билась безумная мысль, что лучше бы ее дитя осталось там, где оно есть, — ей казалось, что так оно в большей безопасности, чем в мире, который встречает новорожденного таким тяжким и непоправимым ударом! Но коловороту рождения и смерти не было до этого дела, все шло своим чередом.
Вскоре она уже не могла ходить, мысли отступили. Схватки участились и становились все болезненнее, и Дивляна легла. Временами к ней словно прикасались раскаленным железом, и тогда она вскрикивала, но боль быстро отпускала, и по телу разливалось блаженство от того, что ее больше нет. Только крики Ведицы все еще доносились до нее, и ей казалось, что это плачет сама судьба, плачет по ней, по ее детям, которым нет в мире места. Она слышала в этом плаче голос Марены, Владычицы Мертвых — та получила одну жертву и, наверное, ожидала новых. Совсем недавно Незвана пыталась наложить на нее, Дивляну, проклятье именем своей покровительницы, Темной Матери. На нее и ее детей… Последним усилием, последней связной мыслью Дивляны был призыв к Дажьбогу, Ладе, богине Солони, ее собственной покровительнице, к девам Ильмеря — ко всем светлым силам, способным защитить нарождающуюся жизнь и удержать роженицу на краю бездны.
Чужая незнакомая баня, чужие лица вокруг… Здесь надлежало появляться на свет только внукам Мстиславова рода — здесь живут их родные чуры, покровители и защитники. Ей и ее младенцу они не помогут, она здесь чужая… Одно неверное движение — и она полетит в Огненную реку… ту самую, что сейчас бушует вокруг нее и раздирает ее тело когтями боли…
Кто-то сжимал ее руки, кто-то наклонялся над ней, но она не могла разобрать лиц в темноте бани, перед глазами плыли огненные круги. Но одно лицо вдруг бросилось в глаза очень ясно — она узнала его и вскрикнула от облегчения, поняв, что боги исполнили ее мольбы, послали ей помощь и теперь все будет хорошо!
— Выйду из дверей дверьми, из ворот воротами, пойду в подвосточную сторону, — приговаривал знакомый голос, и Дивляна видела, как знакомая фигура ходит вокруг нее по солнцу, постукивая в кудес и показывая дорогу тому, кто шел в мир. На голове ее возвышались оленьи рога — торжественный убор Небесной Елени, надеваемый только в самых важных случаях, вроде призыва нового солнца на Коляду. — В подвосточной стороне река текет, пошла река лесами, горами, пеньями, кореньями, прошла — ничего не задела. Как река прошла, не задела ни пеньев, ни кореньев, так и у внучки Дажьбожьей Дивомилы шел бы сынок своей дорогой, ни жил, ни суставов не задевал!
— А вот и головка показалась! — вдруг раздался рядом бодрый голос, уже другой, но тоже знакомый.
Дивляне сразу стало еще легче, радость вскипела светлым ключом — теперь она везде — и на Той Стороне, и на этой — была окружена близкими, надежными людьми, которые не дадут пропасть ей и ее детям, отгонят от них все злое и враждебное. Она стояла на тонком мосту из ломких калиновых веточек, а внизу бушевала Огненная река, но ей сразу с двух сторон протягивали руки — бабка Радогнева из Нави и воеводша Елинь из Яви, — чтобы дать опору и помочь перебраться благополучно.
— Золотые запоры, отопритеся! — заклиная, требовательно выкрикивала бабка Радуша, чей голос сопровождался резким стуком кудеса. — Золотые Ворота, отворитеся! Лада-Матушка ворота отмыкала, внучке Дажьбожьей Дивомиле младенца в белый свет выпускала! Отпирайте, отпирайте! Отворяйте, отворяйте! Идите, идите!
— Пришли, пришли! — ответили ей иные голоса, десятки, сотни, повторяющиеся эхом друг за другом, — голоса всех, чья кровь текла в новорожденном внуке Дажьбога.
— Жив, жив малец! — донесся голос воеводши Елини, гораздо более ясный. — Чур, чур, чур!
И тут же послышался чей-то тонкий голосок, будто замяукал очень маленький котенок. Звук отражался от небес, распространяясь по Яви и Нави. На миг все образы и звуки пропали в черной бездне, остался только этот тонкий голосок, точно нить, по которой Дивляна шла из Нави назад в Явь. Она очнулась, мир вокруг уже почти принял привычные очертания. Но тонкий голос не смолкал. Он звучал на этой стороне.
