— Ну почему так, почему? — Осторожно приподнявшись, она села на лежанке и сжала голову руками. Чувствовалось легкое головокружение, но держаться прямо Дивляна могла. — Почему? Боги мои! Чуры мои! Неужели я тогда вас так прогневала, что вы навек от меня отвернулись?
— Вот потому и учат: живи по обычаю, слушай стариков! — Елинь Святославна мягко погладила ее по затылку. — Обычай-то сотнями голов выдумывался, да постарше, поумнее нашего! Кто умнее обычая хочет быть, беспеременно обожжется.
Дивляна не возражала. Да, опыт предков всегда умнее человека, будь у тебя хоть голова с пивной котел. Но именно те, кому этот опыт нужен, руками и ногами отпихивают его! Как она будет жить, зная, что своим девичьим безрассудством навсегда загубила жизнь детям? Как будет смотреть им в глаза, когда они подрастут, начнут понимать и узнают, чего она их лишила? Да и где они теперь подрастут?
Елинь Святославна рассказала, что после того, как Дивляну увели, на пиру еще очень долго стояли крик и ругань, так что чуть не дошло до драки. Одд отказался от женитьбы на Дивляне, ссылаясь на невозможность нарушить уговор, но полянские старейшины не хотели отпускать свою Огнедеву. Тогда Вольга пригрозил, что поедет в Ладогу и посватается там к Яромиле, пусть потом в Киеве дожидаются чудских куниц!
Ссориться с Ладогой никто тут не хотел, и даже Одд слегка переменился в лице, поняв, что у Вольги остается возможность отплатить ему тем же скиллингом: отнять его невесту взамен своей. Тогда и он стал уже уговаривать старейшин отпустить Аскольдову вдову. Видимо, для него, как и для самого Вольги, между дочерями Домагостя, при всем их внешнем сходстве, была существенная разница. В конце концов умный Угор предложил выход: Одду следует взять в жены Ведицу. Она, как сестра прежнего князя, тоже может передать со своей рукой права на Киев. Но Ведица осталась в Коростене, и вот теперь Вольга сильно пожалел, что не догадался привезти сюда Мстиславовых женщин. Тогда новый уговор можно было бы заключить прямо сейчас и Дивляну легче отпустили бы.
Сговорились на том, что Одд немедленно соберет посольство (подкрепленное значительной частью дружины), которое отправится в Коростень за Ведицей. А Вольга объявил, что, как только Дивляна немного окрепнет, он тут же поедет восвояси. Приближалась осень, молодой князь спешил вернуться в Плесков, да и держать войско на одном месте долго он не мог.
На следующее утро Дивляна все же решилась выйти во двор — глотнуть свежего воздуха. И почти первым, кого она увидела в воротах, оказался… Белотур! Не веря своим глазам, она застыла возле дверей, разглядывая эту рослую фигуру, знакомое продолговатое лицо с крупными чертами и светлой бородкой, некрасивое, но для нее одно из самых близких и желанных на свете. К тридцати шести годам возле глаз его уже появились морщины, светлые волосы немного потемнели, но он оставался таким же крепким, уверенным и так же широко и дружелюбно улыбался, приветствуя киевлян, и одновременно выслушивал причитания матери, отчего взгляд его сделался тревожным. Была на нем незнакомая желтая свита, украшенная бронзовыми свитенями и слегка ему тесноватая, — явно не Воротеня шила, а, надо думать, от какого-нибудь голядского рода в дар поднесли. Елинь Святославна плакала от избытка чувств, не в силах оторваться от единственного сына, которого уже не чаяла увидеть.
Оказалось, что вчера поздно вечером к Киеву подошло войско радимичей. Белотур, как воевода, долго не мог добиться от князя Заберислава и старейшин согласия на сбор полков, пока опасность грозила только полянской земле. Лишь когда пришли вести о том, что Аскольд погиб, вече, собранное возле города Гомье, где жил Заберислав с семьей, наконец дало согласие. Ратников собралось не так много — меньше тысячи человек. Но Белотур больше не мог оставаться в стороне: убит его двоюродный брат и его долг — либо отомстить, либо хотя бы взять выкуп, чтобы бесчестье не легло на род, а через него и на все племя радимичей. Через силу те согласились, ведь если на их юном князе повиснет обязанность неосуществленной кровной мести, то и им не будет удачи. Но между собой радимичи склонялись к тому, чтобы по возможности заключить союз с новыми хозяевами Киева, не доводя до битвы.
Битвы не хотел никто: Одд, вчера поссорившись с Вольгой и не завершив дела с полянами и деревлянами, совсем не обрадовался новости о появлении под горами еще одного войска. Поэтому он тут же послал нескольких старейшин к Белотуру, чтобы те пригласили его на переговоры. Помня, что в руках Одда остались и его родная мать, и Дивляна с детьми, Белотур не стал заноситься и ответил согласием, к удовольствию собственной дружины. Елинь Святославна встретила его на Подоле, и довольно скоро он увидел и Дивляну тоже.
Со слезами на глазах она, не замечая толпы вокруг, бросилась навстречу Белотуру и обняла его. Как ей не хватало все это время такого, как он: сильного, надежного, доброго мужчины, готового на все ради ее счастья! Припав к его широкой груди, она впервые за все это время плакала сладкими слезами облегчения, зная, что теперь ее утешат и постараются сделать что угодно, лишь бы ей было хорошо. Раньше Белотуру всегда это удавалось. Он довез ее от Ладоги до Киева, преодолев все преграды, он улаживал первые ссоры между нею и Аскольдом, защищал ее, доказывал упрямому брату, что тот должен больше уважать молодую знатную жену и считаться с ней. Благодаря любви и уважению воеводы такие же чувства стали питать к новой княгине и прочие киевляне. В любом деле, при всяком затруднении Дивляна находила у Белотура совет и поддержку. Желая быть хорошей женой Аскольду и достойной княгиней, она постаралась в самом начале замужества изгнать из сердца все воспоминания о несложившемся, и, даже если им с Белотуром выпадал случай поговорить без свидетелей, они не поминали о прошлом. То, что между ними было один раз еще до свадьбы, никогда больше не повторялось. Ну, разве что на Купале, но это ведь не считается… И только взгляд Белотура — нежный, теплый и немного печальный, говорил ей о том, что он ничего не забыл и что эти воспоминания согревают ему сердце. Его отъезд на Сож стал для нее большой потерей, и она тогда проплакала чуть ли не месяц, унимая слезы только потому, что на нее волком стал смотреть собственный муж. Теперь казалось, что, останься Белотур в Киеве, ничего бы этого не было, он нашел бы способ предотвратить все несчастья!
— Перстенек ты мой золотой! — Белотур обнял ее, и ей вдруг показалось, что она вернулась в то лето четыре года назад. — Знал ведь я, что тебя на руках надо носить и никому не давать. Уж больно хороша ты, а злыдни разные счастью твоему завидуют!
От радости Дивляна не могла сдержать слез и оторваться от него — так и шла до самых дверей гридницы, у всех на глазах обнимая его сильную руку и припадая лбом к плечу. Люди смотрят — ну и пусть смотрят, ведь Белотур как-никак теперь единственный ее родич в полянской земле.
Переговоры проходили в присутствии старшей дружины всех четырех племен и русинов Одда, так что почтенные мужи и прославленные воины сидели чуть не друг на друге, — старая Дирова гридница оказалась для такого собрания мала и трещала по швам. Не желая войны еще и с радимичами, Одд согласился выплатить выкуп за смерть Аскольда, но лишнего серебра у него сейчас не было, поэтому он предложил взамен радимичским гостям торговать в Киеве беспошлинно в течение трех лет, а также присоединиться к его дружине в походах за Греческое море — торговых и военных. Радимичи остались донельзя довольны: они получали и честь, и выгоду, разделенную на всех желающих. Но самому Белотуру этого было мало, и он решительно отказывался бить по рукам, пока не будет решена судьба Аскольдовой вдовы, причем так, чтобы ее саму это устроило.
