– Вот что, – вскочил с места Торопков, – времени у нас мало. Воробейко, вы, мне кажется, в обычных агентах заходились! Пора вас к старшему представлять!
Воробейко довольно замурчал, дескать, рады стараться-с.
– Давайте-ка закладывайте пару, поедем к «Монмартру», там возьмем этого швейцара из ресторана, чтобы на месте опознание провести. И если они – то сразу и возьмем голубчиков.
* * *
До Спасского от управления было верст двадцать – служебная коляска добралась до скотного двора Ляткина быстрее чем за час. Но тяжелый запах скота и пережженной костной муки возвестил о приближении куда раньше. Несмотря на то что ярко светило солнце, настроение у сыщиков испортилось.
Забор вокруг двора был высок и мрачен. Перед широко распахнутыми дверями мясной лавки свора жирных собак лениво боролась за особо большую берцовую кость.
– Мда, зловеще выглядит, – заметил Торопков. – Что ж, давай, голубчик, – он посмотрел на швейцара, который, сняв свое парадное платье и переодевшись, стал похож на спившегося купца. – Иди в лавку да закажи фунт сарделек, скажи – на пробу. Если понравится, мол, будем для кабака брать сто фунтов в неделю. Да смотри на приказчика внимательно – он или не он.
Швейцар огладил бороду и направился в лавку. Время, как обычно бывает в таких случаях, стало тянуться мучительно долго. Говорить не хотелось. Наконец посланник вышел, держа в руках бумажный пакет с сардельками. Еще не подойдя к коляске, он уверенно закивал, как китайский болванчик.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Родин. – Точно ли уверен, что он?
– Они! – ответил швейцар. – Они ж близняши, как на одно лицо обои! Ростом точно выходит, чуть повыше меня. Усишки вроде такие же, шильцем. Волоса темно-русые, точно. А рожей-то непонятно, он же замотанный был. А вот рушник точно тот, признал я. Рушником он же перевязанный был. Вот рушник и висит на плече, у того, что за прилавком.
– Ну что ж, отлично. Воробейко, идемте. Георгий Иванович, вы, конечно, не обязаны… – начал Торопков, но Родин уже выпрыгнул из коляски. А вот агент что-то замялся.
– Боязно чего-то, ваше высокоблагородие. Они ведь здорово дерутся! А нас всего сам-три. Может, обождать, пока подмога придет?
– Да не придет подмога! – в сердцах ответил Торопков. – Всех агентов в усиление к жандармерии направили. Вокруг сгоревшего зернохранилища стоят, во второй линии, там комиссия приехала со столицы. Опасаются, что анархисты бомбу кинут. Самим надо братьев арестовывать. Идем! Ты вооружен ли?
Воробейко вынул из кармана револьвер. Родин глянул через плечо и определил:
– «Мервин-Галберт», русской модели сорок четвертого калибра, длина ствола семь дюймов?
Агент ошарашенно кивнул: не ожидал от штатского, да еще и докторишки, такой осведомленности в оружейном деле.
– А вы, Георгий Иванович? – в ответ Родин показал Торопкову свою трость и извлек из деревянной кобуры револьвер с длинным дулом. – Ну так что ж мы стоим? С Богом, господа! Оружие наголо, но брать подозреваемых следует, конечно, живьем! А ты, друг, сиди на козлах да гляди в оба, – напоследок наказал сыщик немного напуганному швейцару, и вся троица двинулась к мясной лавке.
Войдя в лавку, Торопков подошел к прилавку, пряча за спиной свой старенький наган «тройного действия», Родин стал в дверях, а Воробейко остался на ступеньках снаружи. Оба брата выглядели опытными бойцами, которых взять было не так-то просто. Первый стоял перед покупателями с длинным ножом, нарезая тонкими кусочками колбасу, второй, в перепачканном кровью фартуке, чуть сзади рубил баранью тушу на иссеченной деревянной плахе огромной мясницкой секирой.
Дождавшись, когда посетители, почуяв недоброе, вышли из лавки, сыщик сказал:
– Приветствую вас, господа Емельянчиковы! Я – старший полицейский надзиратель сыскного отделения, звать меня Торопков, – при этих словах он громко взвел курок, отправив пулю в камору, – и я хочу вас пригласить к нам в управление на короткую беседу.
Братья медленно перевели взгляд на сыщика. Стало тихо. Наконец один из братьев, тот, что держал топор, сказал:
– Ну что, Митроха, говорил я тебе, чтоб не болтал чего не попадя, когда на грудь примешь?
– Ну чего уж тут… теперь уж поздно… сейчас-то чего делать будем? – отвечал второй, небрежно поигрывая ножом.
– Известно чего, – ответил первый, словно не замечая сыщиков.
– Господа, – заметил Торопков, – советую не делать глупостей! – и вытащил из-за спины наган, направив его на Емельянчикова, стоявшего ближе. – Как известно, пуля куда быстрее кула…
Однако кулак профессионального рукопашника оказался быстрее если не пули, то уж точно указательного пальца сыщика. Митрофан с такой скоростью и силой ударил сыщика в грудь, что тот пролетел несколько аршин и упал прямо на Родина, потеряв сознание. В тот же миг второй Емельянчиков отшвырнул топор и кинулся к черному входу, как видно намереваясь уйти через двор.
– Егорша, прыгай на их коляску! – заорал Митрофан и бросился к выходу. Он перескочил через Родина с Торопковым и бросился к полицейской коляске. Тут сзади на него прыгнул Воробейко, целя рукояткой револьвера в висок. Удар был сильным, но Емельянчиков вовремя среагировал, так что агент угодил подозреваемому в лоб. По его лицу сразу потекла алая кровь, но беглеца это не остановило. Он сделал выпад длинным ножом, Воробейко дернулся в сторону и угодил под мощнейший удар «с крыла». Агенту удалось прикрыться сложенными руками, «голубцом», но он замешкался, и Емельянчиков ударил его сначала ногой в живот, а потом, в прыжке, предплечьем в лицо сверху. Воробейко упал на землю, и Митрофан побежал было к коляске, из которой брат уже выволакивал швейцара, но его вдруг остановил окрик:
– А ну, бросай нож, любезный! Ты у меня на мушке! Живо!
Емельянчиков глянул через плечо и увидел, что крепкий господин, которого он сперва и не приметил, действительно наставил ему в сердце револьвер черного металла с длинным дулом.
– Да не верти головой! Бросай нож да ложись на брюхо!
Емельянчиков прикинул расстояние до господина и понял, что прыгнуть на него не получится: тот мало того, что стоял на ступеньках, да еще и нарочно устроился против солнца. Шансов было мало.
– Егорша! – заорал Митрофан брату, уже устроившемуся на козлах полицейской коляски. – Дуй без меня! Я тут, как видно, задержусь! – И он бросил нож в пыль и встал на колени.
– Ничего, и брат твой недалеко уйдет.
С этим словами господин, почти не целясь, выстрелил в повозку два раза. Лошади испуганно заржали, а Митрофан матерно заругался: пули перебили левые вожжу и постромку у коренной лошади. Править стало невозможно, а господин еще и закричал:
– Следующая пуля пойдет в руку, любезный! Иди-ка сюда да скажи спасибо, что нынче я добрый!
– Важно стреляешь, барин, – уважительно сказал Митрофан, лежащий рядом с приходящим в себя агентом, – небось охотник.
