Г-н Б. обрисовал несколько ярких диктатур и дал отличные характеристики французских демагогов. Гапон внимательно слушал, впитывая в себя каждое слово, стараясь ничего не забыть, вытвердить как заданный урок, и разузнавал подробности.
— Одним словом, — заметил Гапон, — кто палку взял, тот и капрал.
— Не едете ли вы в Россию за этой палкой? — неожиданно задал вопрос г. Б.»
[51]
.
За палкой или…
По пути домой Гапон вдруг спросил у Сизова:
— Как вы думаете, могут меня повесить?
Тот честно ответил, что всё может быть, революция — дело серьезное, «не терпящее сентиментальностей и платонических грез».
И тут Гапон задал вопрос, который должен был немало удивить и озадачить его собеседника:
— А кто меня повесит?
Казалось бы, разговор только что шел о французской революции. О том, что головы Луи Капета, жирондистов, Робеспьера, Дантона, Эбера рубила одна и та же гильотина — и даже один и тот же палач. И что прокурор Фукье-Тенвилль, отправлявший на смерть всех перечисленных, сам последовал за ними. Но все-таки, все-таки…
Кто повесит Георгия Гапона? Ах, знал бы он ответ.
В начале ноября он был уже в Петербурге. Два месяца не был он в Российской империи — но это была уже другая страна. Многое он пропустил.
Еще вечером 9 января в Петербурге появился некто Петр Хрусталев — рабочий, по его собственным словам. Он произносил пламенные речи в еще незакрытых отделах «Собрания», распространял письма Гапона. Наконец, он был избран в комиссию Шидловского. По разгоне комиссии он был ненадолго арестован, и тут выяснилось, что Хрусталев — не Хрусталев и не рабочий, а помощник присяжного поверенного Георгий Носарь.
Носарь кажется странным двойником Гапона. Даже имя одинаковое. Тоже, между прочим, из крестьян Полтавской губернии, только пошел не по духовной, а по светской линии, окончил не семинарию и академию, а гимназию и университет. Тоже, как и Гапон, позднее, в эмигрантские годы, недолго был эсдеком, а потом синдикалистом. И погиб не от царской власти, а от «своих», от «красных» — расстрелян в 1919 году в ЧК. И, между прочим, говорили, что к этому приложил руку бывший ближайший сподвижник. Сподвижника звали Лев Троцкий.
Но всё по порядку.
Весной Хрусталев-Носарь вместе с Всеволодом Эйхенбаумом-Волиным (брат знаменитого литературоведа и впоследствии видный анархист, сподвижник Махно) создал подпольный Совет рабочих депутатов и был избран его председателем. Тогда этот орган никак себя не проявил. Но во время стачки совет был воссоздан. На сей раз это был весьма солидный орган. На учредительном заседании, проходившем 13 октября в здании Технологического института, присутствовало 40 делегатов, а месяц спустя в совете было уже 562 депутата, которые представляли (или, по крайней мере, считалось, что они представляют) 147 заводов и фабрик, 34 мастерские и 16 профсоюзов. Да, в Петербурге действовали уже 16 организаций, называвших себя «профсоюзами», — и они были созданы не кем-нибудь, а партиями, эсдеками и эсерами.
Носарь был избран председателем нового совета. Но на сей раз рядом с ним был другой харизматик — молодой социал-демократ Лев Троцкий, который на самом деле обладал гораздо большим, чем Носарь, влиянием. А рядом с Троцким был его политический наставник — Александр Парвус-Гельфанд, радикальный теоретик и колоритнейший революционный авантюрист. Носарь был удобной ширмой — как беспартийный и (о чем не говорилось вслух, но что подразумевалось) как русский православный человек.
Знали бы люди 1905 года о том, как трансформируется и какую роль сыграет затея Носаря, о будущем слове советский и комплексе заложенных в него историей смыслов!
Тем временем — с другой стороны — не терял времени давний конкурент Гапона Михаил Ушаков. В октябре им было объявлено о создании Центрального и Женского рабочих союзов. Оба они были немногочисленны и включали в основном работников Экспедиции заготовления ценных бумаг, где сам Ушаков работал. Но бывший сподвижник Зубатова явно рассчитывал на большее. Тем более что его организации получали прямые и регулярные казенные субсидии. Программа ушаковцев была смелее прежней. Теперь они, к примеру, обещали добиться свободы стачек.
А гапоновцы — что же они?
В конце октября решено было — вместо новой организации — возрождать «Собрание». Дело в том, что соратники Гапона рассчитывали получить от властей не только разрешение на возобновление деятельности, но и компенсацию убытков. Сумма их была еще весной определена в 30 тысяч рублей. Неудачная по многим причинам цифра — но тогда об этом не задумывались. Понятно, что взята она была более или менее с потолка. Убытки — это были не просто арестованные счета, но, к примеру, и уплаченная вперед аренда помещений. Но прежде всего следовало получить наличные средства и инвентарь, которые были арестованы и находились в полиции.
Сами эти цели, которые поставили перед собой бывшие руководители «Собрания», подразумевали определенный выбор. В отличие от «политических» профсоюзов, наскоро созданных эсерами и эсдеками, гапоновцы (и прежде всего Карелин и Варнашёв, которые сами же и подталкивали в свое время Гапона к решительным действиям) теперь (когда всё кругом полыхало!) хотели заниматься мирной легальной работой.
Делегация из четырех человек, в которую входили Варнашёв, Петров и, видимо, Карелин и Кузин, отправилась к Витте.
Делегатов встретил князь Михаил Михайлович Андроников, в то время чиновник Министерства внутренних дел, впоследствии прославившийся как правая рука Григория Распутина (а в пооктябрьское время — начальник Кронштадтской ЧК, на каковой должности был пойман с поличным на взятках и расстрелян). Витте глубоко презирал этого уже тогда скандально известного молодого человека, но использовал в разного рода деликатных делах.
Андроников ласково объяснил рабочим, что за них уже попросил Ушаков, который на самом деле очень хорошо относится и к ним, и к Гапону, хотя и считается его врагом. Конечно же, им позволят восстановить организацию — только надо работать с Ушаковым вместе… (В общем, понятно: основатель чахлого «желтого профсоюза» решил, воспользовавшись отсутствием в Петербурге Гапона, прибрать к рукам остатки его организации. А князь по кличке «Побирушка» вообще покровительствовал ушаковцам — в том числе за спиной Витте.)
Наконец вышел премьер. Петров обратил внимание на костюм «подозрительной молодости», нечистый воротничок, сбитый набок галстук (чувствуется, что пролетарий поездил по Парижам!). Но огромная фигура Витте и «повелительный тон», которым он говорил, произвели должное впечатление. Премьер-министр строго спросил: «Ну, что вам нужно?.. Вы опять хотите устроить 9 января?» Гапоновцы уверяли в своей благонамеренности. Витте пообещал, что «все сделает», когда решит свои спешные дела в правительстве. Заговорили о конфискованных деньгах и инвентаре. Витте предложил подать заявление «по форме». Наконец, один из рабочих спросил, подходит ли Гапон под только что объявленную амнистию. Премьер ответил отрицательно.
