В последнем премьер обманул гапоновцев. Дело Гапона (как и все дела о 9 января) было закрыто производством 22 октября.
Потом — по знакомству — сподвижникам Гапона удалось попасть еще на прием к министру промышленности и торговли В. И. Тимирязеву. Эта встреча прошла, в противоположность предыдущей, более чем любезно. Рабочие убеждали Тимирязева и его заместителя М. М. Федорова, что не разделяют позиции «крайних партий» и хотят исключительно мирной профсоюзной работы, а министр и заместитель говорили, что «никто Гапона не винит в 9 января», что и они, правительство, не хотели кровопролития («Это военное начальство так распорядилось по своему усмотрению. Мы и сейчас не знаем, как это вышло и от кого») — и, в общем, обещали всё.
Впечатление такое, что разыгрывалась некая комбинация — в сущности, традиционная: со злым и добрым (в данном случае — очень добрым и не очень добрым) следователями.
И вот в этот момент Гапон приезжает в Петербург. Приезжает нелегально, один и без денег. Встретившись с Рутенбергом, он берет у него взаймы 25 рублей (вернул в январе). Чуть позже попросил оружие для самообороны (Рутенберг дал браунинг). Наконец, просил у профессионального революционера, эсера, боевика (как он считал — на самом деле Мартын в Боевую организацию не входил) использовать его связи — его связи! Какие? — чтобы выхлопотать амнистию.
«Я возражал, что ему, с его прошлым, неприлично ходатайствовать перед правительством о своей амнистии.
Я предлагал ему стать, как революционеру, под защиту революции, бывшей в то время еще победительницей, а не побежденной.
— Пойди, попроси сейчас же у председателя слова
[52]
, скажи собранию: „Я — Георгий Гапон и становлюсь, товарищи, под вашу защиту“. И никто тебя не посмеет тронуть.
Он не соглашался. Вялый, задумавшийся, недоговаривающий чего-то, он отвечал мне:
— Ты ничего не понимаешь…»
А чего Рутенберг не понимал? Видимо, что на нелегальном положении Гапон не сможет создать полноценную рабочую организацию, «восстановить отделы». А если так, то зачем было и приезжать в Россию?
А дальше всё пошло совсем интересно.
Цитируем доклад не раз поминавшегося уже П. Н. Дурново, неизменного товарища министра внутренних дел (при Сипягине, Плеве, Святополк-Мирском и Булыгине), 22 октября 1905 года наконец занявшего министерский кабинет
[53]
. Министр внутренних дел был (особенно в условиях революции) вторым человеком в правительстве. Что касается Витте и Дурново, то их политические взгляды и тактические предпочтения были весьма различны, что еще усиливало их соперничество. Все это надо учитывать при чтении нижеследующих документов:
«В ноябре 1905 года личный почетный гражданин Матюшенский, состоявший сотрудником газеты „Новости“, прибыл к графу Витте в качестве представителя от собрания фабрично-заводских рабочих и предъявил ходатайства: 1) о дозволении возобновить действия отделов названного собрания, закрытых 10 января 1905 года по приказанию б. министра внутренних дел князя Святополк-Мирского; 2) о возмещении собранию убытков, причиненных оказанным распоряжением и 3) о легализации прежнего руководителя собрания б. священника Георгия Гапона, нелегально вернувшегося в Петербург. Вследствие сего состоящему при гр. Витте коллежскому асессору Мануйлову было поручено войти с Гапоном в непосредственные сношения, причем Гапон, со своей стороны, присоединился к просьбе Матюшенского. Однако ввиду тревожных событий того времени, по распоряжению председателя Совета Министров и через того же Матюшенского было внушено Гапону, чтобы он выехал за границу, причем ему было вручено на проезд 500 рублей из личных средств графа Витте. Подчинившись этому требованию, Гапон тем не менее поставил свое согласие в зависимость от дозволения ему в недалеком будущем принять в делах собрания русских рабочих непосредственное участие, долженствовавшее, по его мнению, способствовать обеспечению интересов рабочих и в то же время их умиротворению»
[54]
.
В этой части доклад Дурново полностью подтверждается мемуарами Витте. События, описанные в этом абзаце, происходили в течение ноября.
Одновременно происходило следующее.
В середине месяца Рутенбергу было официально объявлено о прекращении всех дел о 9 января (в том числе его собственного). Радостный Мартын (легализовавшийся в качестве Петра Моисеевича) поспешил сообщить об этом Гапону. Но тот «принял к сведению» сообщение — и почему-то сам на легальное положение не перешел. Почему?
Вероятно, потому, что больше поверил словам Витте. Подтвержденным, видимо, Мануйловым, как раз в эти дни до Гапона добравшимся.
21 ноября в Соляном городке состоялось официальное «второе открытие организации». Это был триумф Гапона. Неизвестно, что делал он в течение трех недель, где выступал, или достаточно было вести о его возвращении — но на учредительный съезд пришло четыре тысячи человек. Каждый представлял (или утверждал, что представляет) «пяток» записавшихся в «Собрание». Итого — 20 тысяч человек. Ровно столько, сколько было 8 января.
На собрание пришли представители всех партий — большевики, меньшевики, эсеры. Все выступали, и все, кроме Хрусталева-Носаря, недружественно. Насакин-Симбирский писал: «…Невидимая рука Гапона вырвала из рук партии социал-демократов целую армию организованных и сознательных рабочих…. И потому со стороны людей партий пускались в ход все средства».
Впрочем, возможен был, конечно, компромисс. Участие в гапоновском «Собрании» не противоречило членству в партии. И, конечно, любой участник «Собрания» мог быть избирателем Совета рабочих депутатов — дни которого были, впрочем, уже сочтены. Власти переходили в наступление. 26 ноября был арестован Носарь. Председателем совета был избран Троцкий, но и он был арестован через неделю. Совет еще некоторое время просуществовал во главе с Парвусом, но это уже была агония.
В конце ноября, когда положение совета и революционных партий казалось еще прочным, Гапон спрашивал у Рутенберга его мнение о перспективах деятельности «Собрания». Рутенберг предлагал превратить его, по существу, в межпартийный клуб:
«При каждом из отделов каждая из партий должна иметь свое бюро со своим книжным складом, читальней и т. д. Если среди рабочих окажется значительная группа даже черносотенцев, которые пожелают иметь свое бюро, они должны его получить. Ни в каком случае не допускать для какой бы то ни было партии „захвата“ влияния над всей организацией. Каждая из них должна использовать по очереди свое право устройства лекций, рефератов, на которых должна соблюдаться для всех без исключения свобода слова. Рабочие, таким образом, научатся самостоятельно разбираться в окружающих их течениях, сознательно и спокойно решать интересующие их вопросы, а не будут ограничиваться принятием митинговых резолюций под влиянием того или другого агитатора. Собранные в отделы, рабочие сорганизуются в профессиональные и кооперативные союзы. А сами отделы станут союзом профессиональных и кооперативных союзов. Рабочее движение сделается силой, которая сумеет вести серьезную экономическую борьбу»
[55]
.
