Однако все расчеты пошли прахом: Жиро отказался встречаться с де Голлем, а тот 27 декабря получил письмо из Вашингтона с просьбой отложить поездку в США. В тот же день вождь Сражающейся Франции имел беседу с Черчиллем, оставившую тяжелое впечатление: премьер-министр без обиняков заявил, что ни при каких обстоятельствах не будет препятствовать проведению американской политики, даже если Вашингтон решит передать всю Северную Африку одному Жиро. Для де Голля это был звоночек, что Жиро готовится убрать его из Магриба при поддержке американцев и молчаливом согласии англичан. Его ответная реакция не заставила себя ждать: де Голль воззвал к общественному мнению; после первого выступления по радио 28 декабря он составил 2 января 1943 г. коммюнике, в котором разоблачил беспредел, царивший в Северной Африке, и двурушническую политику генерала Жиро, а также рассказал о собственных попытках достичь единства. Заявление, опубликованное в британской прессе и перепечатанное американскими газетами, вызвало по обоим берегам Атлантики огромную симпатию к генералу де Голлю и его «gallant Fighting French
[187]
» и шквал протестов против североафриканской политики президента и «его верного помощника».
Рузвельт был обеспокоен кампаниями в прессе против него. Как профессиональный политик он не мог не думать об уроне для его репутации демократа. И хотя ему не было дела до примирения французов между собой, президент пришел к заключению, что убрать де Голля из Северной Африки уже невозможно, и потребовал от своих дипломатов подготовить приемлемое решение по включению генерала в североафриканскую администрацию, подобрав ему какую-нибудь должность, разумеется второстепенную. Уинстон Черчилль оказался в весьма щекотливой ситуации: с одной стороны, он придавал большое значение сохранению особых отношений с США и нисколько бы не жалел, если бы де Голль исчез с политической авансцены, но с другой – в 1940 г. он официально обязался поддерживать генерала и не мог теперь нарушить свои обещания. Кроме того, дело Дарлана существенно повысило престиж де Голля, который теперь опирался на французское Сопротивление и пользовался поддержкой подавляющего большинства простых британцев, печатных изданий, депутатов парламента и даже членов королевской семьи; любое действие, направленное против него, не только бы ослабило партизанское движение во Франции, но и пошатнуло бы положение премьер-министра в Великобритании. Тем временем ситуация в Северной Африке только ухудшалось: чиновники, лояльные правительству Виши, вернулись на свои места, голлисты сидели по тюрьмам, легионеры из службы поддержания порядка подавляли проявления недовольства населения, продолжали действовать вишистские законы, и связи с Виши были восстановлены
[188]
. В Англии пресса возмущалась и бушевала, все более открыто критикуя правительство, которое смирилось с таким положением дел и покрывает американцев. Черчилль рисковал быть смытым волной народного гнева, выбора у него не оставалось: по совету Идена он заверил прессу, британских граждан и парламент, что всеми силами способствует объединению французов в Северной Африке. Но от слов надо было перейти к делу, не нарушив солидарности с североафриканской политикой Вашингтона и постаравшись частным порядком смягчить патологическую голлефобию американского президента. И кто теперь скажет, что для победы в мировой войне достаточно быть хорошим полководцем?
Между тем за низкой политикой нельзя было забывать про высокую стратегию, и возникла срочная необходимость провести совместные совещания английских и американских штабов для определения новых приоритетов, ибо, несмотря на улучшение положения союзников после захвата Алжира, Марокко, Западной Африки и большой части Ливии, победы в морском сражении у острова Гуадалканал в Тихом океане и окружение гитлеровских войск под Сталинградом, немцы оккупировали всю территорию Франции
[189]
и по-прежнему занимали хорошо укрепленные позиции в Тунисе, где успешно отражали атаки британских войск Монтгомери с востока и американских Эйзенхауэра – с запада. Но для импульсивного стратега Черчилля победа в Тунисе уже казалась вопросом нескольких недель, и он теперь собирался использовать войска для более масштабных задач: наступления в Бирме для восстановления сообщения с Китаем, высадки в Норвегии для обеспечения защиты морских конвоев, следующих в СССР, и даже… высадки во Франции в самые сжатые сроки и по самому короткому маршруту!
Вспышки стратегического энтузиазма возмутили военных, начиная с генерала Эйзенхауэра, который телеграфировал 12 ноября: «Я категорически против самой мысли сокращения сил “Факела”. Напротив, для завершения кампании в Северной Африке потребуются подкрепления. Вполне естественно строить стратегические планы на будущее, но Бога ради, давайте постараемся сначала сделать одно дело, прежде чем приниматься за другое». Именно этого Уинстон Черчилль как раз и не умел. Генерал Исмей как-то раз сказал про него: «Он – самый великий военный гений в Истории: может использовать одну дивизию на трех фронтах сразу!» Его начальники штабов на это были не способны и потому разделяли мнение Эйзенхауэра: нельзя недооценивать трудностей тунисской кампании; захват Северной Африки будет иметь ограниченное стратегическое значение, если за ним не последует высадка на Сицилии. Другими словами, они предлагали придерживаться ранее утвержденных планов, не позволяя увлечь себя мечтами о крупномасштабных операциях, которые в условиях недостатка свободных резервов были чистой воды химерой.
Однако предстояло убедить в этом не только Черчилля, но и Рузвельта и его военную верхушку, поскольку генерал Маршалл и военный министр Стимсон также хотели поскорее ликвидировать средиземноморский театр и приступить к высадке в Бретани или Па-де-Кале уже весной 1943 г. Они были в восторге, узнав, что такого же мнения придерживается британский премьер-министр, и справедливо считали, что никто не сможет противостоять единому фронту Рузвельта, Черчилля и американских генералов. Только они забыли одну маленькую деталь: Уинстон Черчилль легко поддавался влиянию, если его собеседник умел подобрать правильные слова и превосходно знал свое дело. А именно этими качествами обладали члены комитета начальников штабов во главе с генералом Бруком; 16 декабря тот записал в дневник: «Заседание комитета начальников штабов с участием премьер-министра. Поскольку он был сторонником открытия фронта во Франции в 1943-м, тогда как мы требовали проведения десантов в Средиземном море, я опасался худшего. […] Однако мне удалось убедить его изменить свое мнение, и полагаю, что он теперь не слишком опасен. Остается убедить американцев…» Легкой победы никто не ждал, но переговоры пошли, по крайней мере, в нужном направлении: Черчилль и Рузвельт договорились провести политико-стратегическую встречу на высшем уровне в Касабланке в середине января 1943 г.
[190]
