Но для «чартвелльского отшельника» даже в полной темноте всегда находился маленький лучик света, и нынешний был столь же спасительным, сколь и нежданным. Как все депутаты, он отправил изъявления в верноподданнических чувствах королю Георгу накануне коронации, а на следующий день после церемонии получил ответ, написанный монархом собственноручно: «Я пишу вам, чтобы поблагодарить за ваше любезное письмо. Я знаю, насколько вы были и продолжаете быть преданным моему дорогому брату, и нет слов, чтобы выразить, как я тронут вашими расположением и пониманием, проявленными в годину тяжелых испытаний, кои нам довелось пережить с тех пор, как он покинул нас в декабре. Я отдаю себе отчет в той ответственности, что принял на себя как король, и меня очень поддержали добрые пожелания одного из наших великих государственных мужей, столь верно служивших Отечеству».
Для Черчилля – чувствительного, сентиментального, тщеславного – королевское послание стало манной небесной: «Этот великодушный жест по отношению к человеку, чье влияние было сведено к нулю, навсегда останется благословенным воспоминанием моей жизни». Отправив в нужный момент несколько удачно подобранных слов, новый король, неуверенный и робкий молодой человек, заслужил безграничную преданность сказочного слуги.
Уже уходя из большой политики, Стэнли Болдуин доказал одним поразительно точным высказыванием, что в конце концов сумел разобраться в европейских делах: «В настоящее время, – заявил он Антони Идену, – в Европе сейчас два сумасшедших на свободе. Всякое может случиться». Ситуация была даже сложнее, чем она казалась Невиллу Чемберлену, ставшему в мае 1937 г. премьер-министром: Муссолини завершил завоевание Абиссинии, Гитлер продолжал ускоренно вооружаться, дуче и фюрер сблизились настолько, что провозгласили ось Берлин – Рим и сообща вмешались в гражданскую войну в Испании, где диктатура угрожала одержать новую победу над демократией; Франция, парализованная внутренними политическими раздорами и социальными конфликтами после победы Народного фронта, не была в состоянии сыграть роль стабилизатора в Европе; Советский Союз, тайно оказывавший помощь борцам с фашизмом в Испании, вызывал озабоченность из-за деятельности Коминтерна и московских процессов; Япония, подписавшая с Германией в прошлом году Антикоминтерновский пакт, продолжала захватническую войну в Китае, чему Великобритания была не в силах воспрепятствовать, тем более что США категорически отказались принять предложения Лондона вмешаться в японо-китайский конфликт силами военно-морского флота или хотя бы принять дипломатические меры. Великобритания оказалась изолированной и безоружной во все более враждебном окружении, и на имперской конференции, проходившей в тот период, Антони Иден так определил политику правительства: «Удерживать наши политические позиции, усиливая под их защитой военный потенциал».
Этим ли путем действительно собирался следовать новый премьер-министр? Пусть он содействовал перевооружению с самого своего прихода к власти, это еще не означало, что он будет способствовать его ускорению. Хорошо знавший его капитан Марджессон напишет, что «все вопросы армии и флота вызывали у него глубокое отвращение». Кроме того, Невилл Чемберлен, как и его предшественник, не был расположен принимать ту крайнюю меру, которая одна только могла ликвидировать накопившееся отставание страны, – частичную конверсию гражданской промышленности в военную. Став премьер-министром, Чемберлен сохранил все предрассудки и зашоренность канцлера Казначейства, которым он был восемь лет; выдержка из его выступления, опубликованного в начале 1938 г., многое о нем говорит: «Наша собственная программа вооружения продолжала расти и отягощать наши финансовые обязательства действительно тревожным образом. Стоимость содержания материальной части после завершения перевооружения угрожала превысить наличные ресурсы или, по крайней мере, вынудить значительно повысить налоги на неопределенный период. Вот почему я сразу стал упоминать Германию в моих речах только в самых лестных выражениях».
Всегда сомневавшийся в целесообразности вооружения и решительно не принимавший связанных с ним затрат, Невилл Чемберлен рассчитывал обойтись без него за счет новых внешнеполитических инициатив. Вот почему, став премьером, он заявил министру иностранных дел Антони Идену: «Я уверен, вы не станете возражать, если я буду больше интересоваться внешней политикой, чем Стэнли Болдуин»; и мистер Иден заметил по этому случаю: «Мы оба знали, что интересоваться меньше было просто невозможно…» К несчастью, простого интереса было недостаточно; незадолго до смерти сэр Остен Чемберлен, возможно охваченный предчувствием, предупредил сводного брата: «Невилл, не забывайте, что вы ничего не смыслите в иностранных делах». Этот неоспоримый факт подтверждали прямо или косвенно многие современники от Ллойд Джорджа, описавшего его как «хорошего бургомистра Бирмингема в голодный год», до Черчилля, считавшего, что Невилл «смотрел на мир через скверные очки муниципального сборщика налогов». Но оценка нового первого лорда Адмиралтейства была, несомненно, самой точной: «У Чемберлена было много достоинств, однако у него не было ни знания мира, ни воображения, способного восполнить недостаток знания. Европа была ему чужда и незнакома. Он многого добился в качестве мэра Бирмингема и воспринимал диктаторов Германии и Италии как мэров Ливерпуля и Манчестера, которые принадлежали к другим партиям и имели разные интересы, но должны были заботиться о благе всего человечества и быть людьми такими же разумными и положительными, как и он сам».
Провидческая речь, сразу предсказавшая и июнь 1940-го, и декабрь 1941-го, и даже апрель 1949-го! Тогда она вызвала некоторый резонанс во всех европейских столицах от Парижа до Москвы, но не произвела ни малейшего эффекта на Даунинг-стрит… Как и все предшествующие (и последующие) речи Черчилля, она не была замечена людьми, не способными ее понять: их политика умиротворения шла вразрез со всем, о чем предупреждал депутат от Эппинга. Черчилль ничего не мог поделать; единственное, что ему оставалось, – продолжать свои проповеди, которые зашоренные депутаты и общество, все так же мало интересующиеся событиями за рубежом, слушали со смесью восхищения, раздражения и равнодушия. «Предупреждения Черчилля, – заметит позже Филипп Гедала, – стали столь же обыденными, как пение муэдзина в час молитвы».
Но неверные были бы поражены, узнав, что этот вопиющий в пустыне проводил собственную, альтернативную дипломатию и вел переговоры с именитыми собеседниками, например с немецким посланником Иоахимом фон Риббентропом. Майским вечером 1937 г. тот сообщил ему, что Гитлер готов гарантировать целостность Британской империи, если ему предоставят полную свободу действий в Восточной Европе – Польше, Украине и Белоруссии, на что Черчилль ответил, что, несмотря на неважные отношения с коммунистической Россией, его страна никогда не одобрит немецкую экспансию такого рода. Желая исправить просчеты политики умиротворения, Черчилль добавил, что «не стоит недооценивать Англию и судить о ней по поведению нынешнего режима». Среди тайных собеседников Черчилля был сэр Сэмюель Хоар собственной персоной: один из его злейших врагов в парламенте обращался к нему за советами по наилучшей стратегии для флота в Средиземном море. Хозяин Чартвелла не обделял советами Антони Идена и в феврале 1938 г. даже подсказал ему слова для прощальной речи при объявлении отставки! В Париже, Лондоне или Чартвелле он встречался с Леоном Блюмом, Поль-Бонкуром, Полем Рейно и генералом Гамеленом; он продолжал обмениваться с ними сведениями о вооружении Германии, выдавая по ходу советы политического или военного характера, которые вежливо выслушивались. Среди нежданных гостей был Конрад Хенлейн, лидер нацистской организации судетских немцев
[137]
: Черчилль принял его по просьбе Ванситтарта в момент, когда Гитлер развернул кампанию за права немецкого меньшинства в Чехословакии. Наш депутат-воин-дипломат попытался разрешить назревавший конфликт, обещав Хенлейну провести с чехословацким руководством переговоры о предоставлении Судетам автономии, что не угрожало бы независимости Чехословакии; и он действительно мог этого добиться, если бы Хенлейн не оказался обыкновенным провокатором на службе у фюрера, точно таким же, как другой посетитель Черчилля – гауляйтер Данцига Альберт Фёрстер.
