Столь бурная деятельность при столь выраженной страсти вникать в мельчайшие детали, казалось бы, должна была удерживать Черчилля от вмешательства в дела его коллег, но думать так – значит не понимать, что это был за человек. Неутомимый швец-и-жнец считал, что членство в Военном кабинете давало ему естественное право заниматься любыми вопросами, имевшими отношение к войне. И потом, разве он не входил еще и в комитет сухопутных сил, где председателем был сэр Сэмюель Хоар? Зачем нужны должности и звания, если не для принятия быстрых и решительных мер? Так, исключительно благодаря личному вмешательству Черчилля начальником имперского Генерального штаба стал его старый товарищ генерал Айронсайд; и на заседаниях Военного кабинета, и в комитете сухопутных сил первый лорд Адмиралтейства высказывался за создание армии из пятидесяти пяти дивизий, что по опыту прошлой войны он считал вполне совместимым с проектом выпуска двух тысяч самолетов ежемесячно; он также требовал создать в кратчайшие сроки Министерство навигации и координационный комитет, в рамках которого министры всех родов войск могли бы принимать решения в полном спокойствии, то есть без участия других министров! Узнав от своей статистической службы о нехватке артиллерии и взрывчатки в армии, он тут же предложил военному министру передать войскам морские орудия большого калибра и поставлять пятьдесят тонн кордита еженедельно, а чуть позже потребовал от министра снабжения предоставить тридцать два двенадцатидюймовых, сто сорок пять девятидюймовых, сто семьдесят восьмидюймовых и двести шестидюймовых гаубиц, которые двадцать лет назад, в 1919 г., тогдашний военный министр Уинстон Черчилль распорядился заботливо смазать, законсервировать и сложить на складах. Канцлеру Казначейства было предложено подумать о своевременности кампании по борьбе с расточительством, как было сделано в 1918 г.; министр авиации получил дружеский совет принять необходимые меры по организации противовоздушной обороны авиационных заводов, а еще у него настойчиво интересовались, почему количество эскадрилий Королевских ВВС растет такими медленными темпами, тогда как ежемесячно из цехов выходят семьсот самолетов; по данным первого лорда, половина выпущенных самолетов испаряется по пути от заводов к аэродромам. Министру внутренних дел настоятельно рекомендовалось сформировать ополчение («Хоум Гард») – национальную гвардию из полумиллиона мужчин старше сорока лет, которая могла бы сыграть важную роль в случае вторжения, а в ожидании оного – поднять боевой дух населения. Министра сельского хозяйства и рыболовства спрашивали, не пора ли запускать кампанию «лови их всех». У лорда Печати требовали объяснений, на каком основании он распорядился ограничить отпуск горючего, тогда как состояние снабжения Британских островов никоим образом не оправдывает эту меру. Министр иностранных дел получал подробные докладные записки, в которых ему предлагалось сделать все возможное, чтобы удержать Италию в рамках нейтралитета, включить Болгарию в балканскую систему безопасности и добиться сотрудничества Турции. Премьер-министра эта чаша тоже не миновала: Уинстон бомбардировал его десятками меморандумов по всем мыслимым и немыслимым вопросам – от снабжения продуктами питания до строительства укрепрайонов в приграничной франко-бельгийской зоне с дотами-казематами, артиллерией, противотанковыми рвами и надолбами. Наконец, несчастный министр навигации был разбужен в два часа ночи телефонным звонком из Адмиралтейства: рассматривая карты, первый лорд заинтересовался, не слишком ли долго торговые корабли стоят на погрузке в заливе Ла-Плата! Как и в 1918 г., министры на чем свет кляли неугомонного коллегу, но им приходилось сдерживать ярость еще сильнее, чем в 1918-м: Уинстон Черчилль стал неприкосновенным, и потом, он был единственным настоящим воином в военном кабинете…
И на этом все? Нет, это было только начало, ибо наш энергичный старикан вынашивал множество проектов наступлений, от самых бредовых, вроде плана «Катерина» (слегка подретушированный проект операции на Балтике от 1915 г., когда Россия была союзником, а авиация не вышла из пеленок!), до самых блестящих, вроде операции «Ройял Марин» – плана пресечения германской речной навигации с помощью дрейфующих мин. Кроме того, он внимательно следил за разработкой нового оружия, вникая во все детали, и лично присутствовал на испытаниях зенитной установки, управляемой дистанционно по кабелю (довольно сомнительное изобретение профессора Линдеманна) и первых образцов «Белого кролика № 6» – гигантской машины для рытья траншей, по которым собирались незаметно подбираться к немецким окопам и застигать врага врасплох (но все неприятные сюрпризы доставались только механикам). Параллельно невероятный человек-оркестр поставил свои эпистолярные таланты на службу Родине. Так, 11 сентября президент Франклин Рузвельт, поздравляя с возвращением в Адмиралтейство, писал ему: «Я буду рад, если вы лично будете информировать меня в любой момент обо всем, что посчитаете нужным сообщить». Рузвельту, несмотря на нейтралитет, очень хотелось быть в курсе европейских дел, и в Черчилле он видел лучшего собеседника, чем Чемберлен. Последующие события только подтвердят его правоту. С разрешения Военного кабинета первый лорд начал переписку, обещавшую стать весьма плодотворной. Черчилль по-прежнему поддерживал прямые связи с французами, а именно с Блюмом, Манделем, Даладье, Рейно и старым боевым другом генералом Жоржем. В то же время наш министр-депутат-воин-журналист готовил речи для выступлений на Би-би-си или в палате общин и – даже вымолвить неловко – диктовал новые главы «Истории англоязычных народов»! В ту осень он рассказывал об Оливере Кромвеле, Канаде и Викторианской эпохе на основе материалов, подготовленных его помощниками Уильямом Эшби, Алланом Баллоком и Уильямом Дикином; в декабре 1939 г. он дойдет до Трафальгара и Ватерлоо… И этот удивительный человек еще успевал находить время читать все газеты и отчеты о парламентских дебатах, ходить в театр с супругой и веселиться на свадьбе своего сына Рэндолфа с юной Памелой Дигби.
Как ужать все это в сутки из двадцати четырех часов? Вернувшись к своим привычкам Первой мировой, разумеется! Подъем около шести утра, работа в постели, выход (в ночной рубашке) в зал с картами к семи часам, продолжительное пребывание в ванной комнате (откуда доносятся бесчисленные инструкции, на лету записываемые секретарями), работа до тринадцати часов (с щедрыми дозами шотландского допинга), долгий обед, час сиесты в постели, снова ванная, работа до вечера, ужин с гостями (главным образом с друзьями, соратниками или полезными политиками), заседание штаба в двадцать один час, затем с двадцати трех часов надиктовка парламентских речей в личном кабинете, за которым следовала «История англоязычных народов». «Было непросто уговорить его пойти спать», – заметил парламентский секретарь Адмиралтейства сэр Джеффри Шекспир. И это так: к двум часам ночи он спускался в операционный зал в подвале, опрашивал собравшихся там офицеров, поднимался в картографический зал и задерживался там надолго. «Когда он находился в Адмиралтействе, – вспоминала его личный секретарь Кэтлин Хилл, – само место начинало вибрировать от электрического напряжения». Охотно ей веришь… Весь штаб флота должен был приспособиться к его ритму вне зависимости от физических способностей; даже молодые офицеры выдыхались, пытаясь следовать примеру бодрого пенсионера, а первый морской лорд сэр Дадли Паунд во избежание преждевременного износа организма попытался перенять у неутомимого начальника технику кубинской сиесты: «Он не ложился по-настоящему, – напишет Черчилль, – но дремал в своем кресле, и порой так увлекался, что засыпал на заседаниях кабинета».
