Арам родил Аминадава; Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона.
В июле тридцать четвертого ОГПУ было переименовано в Народный комиссариат внутренних дел – сокращенно НКВД.
Салмон родил Вооза от Рахвы; Вооз родил Овида от Руфи; Овид родил Иессея.
За Менжинским последовал Генрих Ягода (тысяча девятьсот тридцать четвертый).
Иессей родил Давида царя; Давид царь родил Соломона от бывшей за Уриею.
За Ягодой последовал Николай Ежов (тысяча девятьсот тридцать шестой).
Соломон родил Ровоама; Ровоам родил Авию; Авия родил Асу.
За Ежовым последовал Лаврентий Берия (тысяча девятьсот тридцать восьмой).
Аса родил Иосафата; Иосафат родил Иорама; Иорам родил Озию.
В апреле сорок третьего НКВД был переименован в Народный комиссариат госбезопасности – сокращенно НКГБ.
Озия родил Иоафама; Иоафам родил Ахаза; Ахаз родил Езекию.
В октябре сорок шестого НКГБ был переименован в Министерство госбезопасности – сокращенно МГБ.
Езекия родил Манассию; Манассия родил Амона; Амон родил Иосию.
В марте пятьдесят третьего МГБ было переименовано в Министерство внутренних дел – сокращенно МВД.
Иосия родил Иоакима; Иоаким родил Иехонию и братьев его, пред переселением в Вавилон.
За Берией последовал Сергей Круглов (тысяча девятьсот пятьдесят третий).
По переселении же в Вавилон Иехония родил Салафииля; Салафииль родил Зоровавеля.
В марте пятьдесят четвертого года МВД было переименовано в Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР – сокращенно КГБ.
Зоровавель родил Авиуда; Авиуд родил Елиакима; Елиаким родил Азора.
За Кругловым последовал Иван Серов (тысяча девятьсот пятьдесят четвертый).
Азор родил Садока; Садок родил Ахима; Ахим родил Елиуда.
За Серовым последовал Александр Шелепин (тысяча девятьсот пятьдесят восьмой).
Елиуд родил Елеазара; Елеазар родил Матфана; Матфан родил Иакова.
За Шелепиным последовал Владимир Семичастный (тысяча девятьсот шестьдесят первый).
Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от Которой родился Иисус, называемый Христос.
За Семичастным последовал Юрий Андропов (тысяча девятьсот шестьдесят седьмой – юбилейный год Октябрьской революции и основания ЧК).
Учиться у Советского Союза – значит учиться побеждать!
Ленинградское телевидение, следуя веянию времени, ввело в программу своих передач уроки иностранного языка, в частности немецкого. Меня пригласили для написания текстов этих уроков. Я согласился. Сама работа казалась мне интересной, да и платили – я слышал – на телевидении очень прилично. Но, заглянув за кулисы голубого экрана, я понял, что несколько заблуждался. Создание текстов было поставлено на конвейер: их штамповали по установленным образцам, разумеется идеологически выверенным. Дважды в неделю я сдавал в редакцию рукопись, которая проверялась по всем параметрам, включая ее политическую, дидактическую и методическую пригодность. Словом, заморочек было немало. И когда, получив гонорар, я прикинул, чему же равно рабочее время, то сделал неутешительный вывод: овчина не стоит выделки. Главным редактором этой программы был выпускник Высшей партийной школы, самодовольный хам и взяточник.
Вспоминая то время, я понимаю, что буквально разрывался. Если после данных часов в Холодильном институте, после разных уроков, которые я давал в разных частях города, и после часов, проведенных в Публичной библиотеке, где я готовил свою диссертацию, дня не хватало, я прихватывал добрую часть ночи. А что еще оставалось вечному полуставочнику, все еще не желавшему поставить на себе крест и все еще надеявшемуся из всех этих ежедневных скачек сотворить для себя нечто иное, более похожее на настоящую жизнь, о которой можно будет в итоге сказать: «Да, вертеться стоило, несмотря ни на что».
Когда я утром выходил из дому, я всякий раз видел Пять Углов с башней на одном из домов и иногда размышлял над той историей (которую когда-нибудь хотел написать) о мальчике, которому лишь в зрелом возрасте удается подняться на эту башню в надежде осуществить свою детскую мечту и увидеть оттуда, сверху, еще ни разу не виданную свободу. Я пытался представить себе, что сможет увидеть этот человек оттуда, сверху, на самом деле. Но представлять себе все это не требовалось. Я и так это знал: я видел это каждый день.
Под шпилем Адмиралтейства
Кто не знает Адмиралтейскую иглу, воспетую Пушкиным? Золотой шпиль с золотым корабликом – одним из символов великого города. Здесь, в знаменитом архитектурном ансамбле, разместилось Высшее военно-морское инженерное училище имени Дзержинского. Только не спрашивайте, почему Дзержинского. Какое он имел отношение к Военно-морскому флоту? Вероятно, это военная тайна. Золотой шпиль казался мне дирижерской палочкой, поднятой над Невским проспектом и задающей ему его неповторимый неменяющийся ритм. И когда я подходил к журналу «Нева», то этот ритм (как казалось мне) ощущался особенно остро. В «Неву» я заглядывал не только по делу, но и просто чтобы посидеть, поболтать, узнать литературные новости, а главное – чтобы встретиться с теми людьми, с которыми приятно встречаться. Для меня это было отдохновение.
Саша Лурье, Сережа Довлатов, Миша Веллер… Каждое имя теперь – целая история. А тогда, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, общаясь с ними, ни о какой такой истории я не задумывался. Жили как-то все рядом. Миша Веллер – на той же улице Ломоносова, что и я; и нередко из «Невы» мы возвращались вместе. А в некоторые воскресные дни вместе реанимировались у пивной будки, стоявшей тут же, на Ломоносова, у Холодильного института, – воскресный ритуал. С Сережей Довлатовым процесс реанимации происходил у Пяти Углов, на Загородном проспекте, в автопоилке. Закупив несколько жетонов, мы подставляли стаканы и получали портвейн «Три семерки» или нечто подобное, чем, как мы шутили, французские крестьяне красили хлева. Сане Лурье реанимации не требовалось. Покинув «Неву», брели по Невскому проспекту, на котором было предостаточно рюмочных с шампанским и коньяком. А в обеденный перерыв не раз встречались в замечательном по тем временам заведении на улице Гоголя – «Погребке» от мясокомбината.
Совсем перед отъездом в Штаты ко мне домой довольно рано утром явился Сережа Довлатов, живший за углом, на Рубинштейна. В руках у него был свернутый в трубочку знаменитый портрет Леонида Ильича. Ему и Саше Лурье я подарил по такому портрету и по пластинке с речью верного ленинца – обращением к советской молодежи. «Вы у меня пятьдесят третий», – сказал Сергей, развернул трубочку и, найдя мою фамилию под номером 53 (рядом стояло «8 рублей»), положил на стол восемь рублей и вычеркнул из списка. «Где этот славный документ?» – думал я много лет спустя, в час открытия мемориальной доски с профилем Сережи на доме номер 27 по улице Рубинштейна. Говорила Валентина Ивановна Матвиенко, мэр города. Та самая Валя Матвиенко, которая в ту пору, когда этот портретный вексель составлял (чтобы, не приведи господь, не остаться кому-нибудь должным) будущий знаменитый, любимый всеми писатель, была уже большим начальником – первым секретарем обкома комсомола – и категорически возражала против того, чтобы я в составе делегации «Невы» посетил ГДР.
