– Все, – подытожил Хуберт, с удовольствием оглядывая результаты трудов своего «ученика». – Молодец! Ведь можешь, когда захочешь. Или когда тебя заставят. И перестань дуться! Это не моя идея сделать из тебя homo omnium horarum – человека надежного, человека полезного для общества. Все претензии к мессиру рыцарю. А теперь после трудов праведных не грех и перекусить. Ты как на это смотришь? Или пойдешь к общему котлу?
– Нет! – быстро ответил Эрих.
Уж он-то знал, что у Хуберта всегда найдется что-нибудь вкусненькое. А жидкая похлебка из общего котла, которую вечером раздавали кнехтам и оруженосцам, годилась только свиньям.
Хуберт угостил Эриха куском окорока (где только взял?!), вяленой рыбой и кружкой доброго пива – это уже постаралась маркитантка Джитта. У нее был небольшой запас этого хмельного напитка, который она продавала только тем, к кому благоволила.
Когда они насытились (святой отец так и не появился к ужину; наверное, его кто-то угощал), Хуберт сказал:
– Придешь завтра, на зорьке. Да гляди не проспи! Иначе пожалуюсь мессиру. Утром самый клев. Порадуешь своего господина…
Утро выдалось великолепным. Тихий ветерок отгонял комаров и мошек, утренняя прохлада бодрила, но зябко не было, лагерь еще спал и праздношатающихся бездельников, которые могли испортить всю малину своими дурацкими расспросами, а то и присутствием в качестве зрителей, не наблюдалось, и Хуберт бодро закинул крючки с наживкой подальше от берега. При этом ему довелось дать несколько уроков этого непростого дела Эриху, и оруженосец, злой, как черт, из-за того, что ему пришлось так рано вставать, на удивление быстро освоил эту рыбацкую премудрость.
Спустя какое-то время пошел клев. Да такой, что вскоре на куканах у берега трепыхалось больше двух десятков здоровенных рыбин. Но самое интересное – у Эриха клев был гораздо лучше, чем у Хуберта. Оруженосец впервые в жизни испытал азарт, присущий всем заядлым рыбакам. Его буквально распирало от гордости, что он поймал в два раза больше рыбы, чем его «наставник» Хуберт. Насаживая наживку на крючок, Эрих три раза плевал на нее и что-то тихо бормотал – наверное, экспромтом придуманный заговор, чтобы рыба еще лучше ловилась.
Нужно сказать, что Хуберт был немного раздосадован своими скромными успехами. Он нервничал, подсекал рыбину раньше положенного времени, и она срывалась с крючка, а затем и вовсе клев у него не заладился, будто рыба почувствовала раздражение рыбака, хотя у недалеко сидевшего Эриха все шло как по маслу – только успевай нанизывать улов на кукан.
Тогда менестрель разразился тихими проклятиями и решил сменить место. Он удалился от оруженосца фон Поленца шагов на тридцать и забросил крючки своих удочек под камышовые заросли, стоявшие стеной над изрядным окном чистой воды. В таких местах, как уже знал менестрель, часто гуляет очень крупная рыба, а ему страсть как хотелось утереть нос везунчику Эриху.
Клюнуло почти сразу. Хуберт почувствовал, что леска сильно натянулась, да так, что он едва удержал удилище в руках. Он знал, что в этих местах водятся осетры и семга, но ему еще никогда не доводилось ловить такую знатную рыбу. Неужели удача?! Менестреля мигом прошиб пот, и Хуберт, бросив удилище, схватил леску обеими руками. Похоже, он и впрямь поймал что-то просто огромное. Менестрель пятился назад, подтаскивая свою добычу к берегу, а в голове у него билась единственная мысль: «Хотя бы не сорвалась! Хотя бы не сорвалась! Святая Бригитта, помоги-и!»
Почему в этот момент ему на ум пришла святая Бригитта Ирландская, он так и не сообразил. Может, потому, что она могла творить разные чудеса, а возможно по той причине, что при жизни она никому не отказывала в помощи.
Хуберт уже подтащил рыбину почти к самому берегу (она отчаянно сопротивлялась; вода вокруг нее бурлила, словно в водовороте), как вдруг совершенно неожиданно его улов… встал во весь рост! Только сейчас ошеломленный менестрель понял, что поймал не осетра, а разведчика пруссов. Тот был почти голый, в одной набедренной повязке, а в руках он держал небольшой лук и уже прилаживал стрелу, чтобы пустить ее в Хуберта. Большой стальной крючок, над которым менестрель изрядно потрудился, запутался в его густой шевелюре, а прочная леска, сплетенная из конского волоса, могла выдержать и не такой груз, а гораздо более тяжелый.
Совсем потеряв возможность здраво соображать, Хуберт схватил первое, что попалось ему под руку, и швырнул в прусса; похоже, у него просто сработал инстинкт самосохранения. Тем не менее менестрелю явно пошло на пользу обращение за помощью к святой Бригитте – под руку ему подвернулся увесистый голыш, а бросок вышел на удивление точным. Камень попал прямо в лоб пруссу, раздалось тихое: «Бломп!», и разрисованный разными красками «улов» менестреля шлепнулся в воду, где и затих, будто и впрямь большая рыбина.
И только в этот момент Хуберт прорвало. Увидев цепочку странных водоворотов в воде, которые приближались к берегу, он бросился прочь от залива, размахивая руками и крича:
– Аларм! Аларм! Пруссы в заливе!!!
Лагерь мигом ожил. Среди шатров и палаток заметались полуодетые кнехты и оруженосцы, которым предстояла нелегкая задача облачить своих господ в броню, взревели рога, призывая к построению в боевые порядки, раздалось ржание лошадей, которых седлали конюхи… Но как следует приготовиться к защите тевтонцы так и не смогли – не успели.
Из воды, словно морские боги, выросла в туче брызг густая цепь прусских лучников, и жалящие стрелы взвились над лагерем Тевтонского ордена, как осиный рой. Пруссы стреляли очень метко и быстро; за считанные мгновения они опорожнили свои колчаны, а затем погрузились в воду и исчезли – будто их и не было вовсе. Впрочем, воинству ордена здорово повезло, что Хуберт поднял тревогу раньше, чем пруссы вышли на берег, откуда стрелять было и ближе и гораздо удобней. Но все равно прусские стрелки за короткое время успели уложить десятка полтора кнехтов и полубратьев, и еще стольких же ранить.
Что касается Эриха, то едва Хуберт поднял крик, он мигом сообразил, что делать. Позади него находилось углубление, заполненное грязью, и он спрятался в нем, высунув над поверхностью жидкого месива только нос. В противном случае первая же стрела пруссов была бы его.
Возвратившись к берегу, чтобы забрать свой улов, Хуберт увидел какую-то грязную образину, которая чертыхалась голосом Эриха и пыталась стряхнуть с себя комья липкой глинистой грязи.
– Ты ли это, мой красавчик? – игриво спросил его менестрель, который был в приподнятом настроении.
Еще бы ему не радоваться – он спасся от верной смерти! Прусса, которого Хуберт оглушил удачным броском камня, стражники схватили в качестве «языка» (что было вообще невероятно, так как прусские воины в плен обычно не сдавались, предпочитая смерть на поле боя), и теперь менестрель ходил в героях. Его похвалил сам маршал!
– Я… – нехотя буркнул Эрих.
Хуберт бросил взгляд на заполненную грязью рытвину и хохотнул, сразу сообразив, где прятался «храбрец», который все уши прожужжал ему и отцу Руперту о своих воинских подвигах.
