Миссис Фарквар несколько утешила Салли, подарив ей красивое траурное платье. Поначалу та важничала и радовалась при мысли о новом черном платье, но, вспоминая, по какому случаю носит его, принималась бранить себя за эти чувства и снова рыдала, еще пуще прежнего. Салли провела все воскресное утро, то оправляя свои юбки и широкий с белыми каймами воротник, то плача навзрыд. Печаль взяла верх над тщеславием, когда она увидела, как много скромно одетых людей пришло в старую церковь. Все они были очень бедны, но каждый надел на себя кусочек крепа или выцветшую черную ленточку. Старики двигались медленно, с расстановками, матери несли своих притихших, испуганных детей.
Здесь были не только они, но и другие люди, непривычные к обрядам диссентеров: мистер Дэвис, например, которого Салли провела к скамье пастора в качестве почетного гостя. Как и он, Салли была прихожанкой официальной церкви. Позже она рассказывала, что могла ознакомить доктора с обычаями диссентеров.
С высоты кафедры мистеру Бенсону были видны все: семейство Брэдшоу в глубоком трауре (мистер Брэдшоу с радостью пришел бы на похороны, если бы его позвали), Фарквары, множество гостей и еще большее количество бедных, среди которых выделялись несколько изгоев, стоявших в стороне и плакавших непрерывно.
Сердце мистера Бенсона переполнялось чувствами.
Голос его дрожал во время чтения Писания и молитв. Но он овладел собой, приступив к проповеди — этому последнему слову в ее честь, этому труду, на который он призывал благословение Божие, чтобы сделать его доступным сердцам человеческим.
С минуту старик молча смотрел на обращенные к нему лица со следами слез — лица тех, кто жаждал услышать слова, способные объяснить все то, что глухо и неясно волновало каждое сердце, — Божию волю, явленную в ее жизни. Пастор смотрел, и перед ним поднимался какой-то туман; он уже не видел ни исписанных листков, ни своих слушателей, а видел только Руфь — униженную, прячущуюся от глаз на лландуском поле, подобно жалкому загнанному зверю. И вот прошла ее жизнь, закончилась борьба! Проповедь была забыта. Мистер Бенсон сел и с минуту просидел, закрыв лицо руками. Потом он поднялся, бледный и спокойный, отложил в сторону листки и, открыв Библию, прочитал из седьмой главы Откровения Иоанна, начав с девятого стиха
[20]
.
Он еще не кончил читать, а слушатели уже заливались слезами. Все они поняли, что это было лучше любой проповеди. Даже Салли, хотя и была сильно озабочена тем, что подумает о таком нарушении порядка мистер Дэвис, не удержалась и всхлипнула, слушая эти слова:
— И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца. За это они пребывают ныне пред престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них. Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной: ибо Агнец, который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их.
— Вы не думайте, он умеет читать проповеди, — сказала Салли, слегка подтолкнув локтем мистера Дэвиса, когда они поднимались с коленей. — Вон там у него бумаги, так на них наверняка написана такая же проповедь, как мы обычно слышим у нас в церкви. Я слышала, как он читает, — так только образованные господа могут.
Мистер Брэдшоу желал чем-нибудь выразить свое уважение к женщине, которая, если бы все разделили его мнение, была бы доведена до полного падения. Он приказал лучшему эклстонскому мастеру резьбы по камню ждать его на церковном дворе в понедельник утром, чтобы снять мерку и получить приказания насчет надгробного памятника. Они прошли по зеленому кладбищу к его южной оконечности, где под высоким вязом была похоронена Руфь. Там они увидели Леонарда. Мальчик поднялся со свеженастланного дерна, лицо его распухло от слез. Однако, узнав мистера Брэдшоу, Леонард принял спокойный вид и подавил рыдания. Он не нашел ничего, кроме простых слов, чтобы объяснить, зачем он здесь:
— Моя мать умерла, сэр!
С выражением затаенной боли он поглядел в глаза мистеру Брэдшоу, словно для того, чтобы найти утешение в человеческом сочувствии, но при первом же слове, при первом прикосновении руки мистера Брэдшоу к своему плечу снова разразился плачем.
— Пойди ко мне, дитя мое! Мистер Фрэнсис, мы с вами потолкуем о деле завтра, я к вам зайду… Дай мне проводить тебя до дому, мое бедное дитя. Ну полно, полно!
В первый раз за многие годы мистер Брэдшоу входил в дом мистера Бенсона, и он вел за руку и утешал сына Руфи. Прошло несколько минут, прежде чем он смог заговорить со своим старым другом: сочувствие сдавливало ему горло и наполняло его глаза слезами.
1853
