Руфи посещение бала казалось сном, и теперь она будто возвращалась к действительности. Не скоро удастся ей вновь побывать на бале, услышать звуки музыки, посмотреть на этих блестящих счастливцев, словно принадлежащих к другому, нечеловеческому роду, свободному от забот и горя. Отказывают ли они себе когда-нибудь в желаниях, не говоря уже о потребностях? Их жизненный путь устлан цветами — в буквальном и переносном смысле. Суровая зима и убийственный холод существуют только для нее и подобных ей бедняков, а для мисс Данкомб и ее знакомых — это счастливое время года. Для них и теперь цвели цветы, блистали огни, их окружал комфорт и роскошь, словно подарки сказочных фей. Зима! Знают ли они, как ужасно звучит это слово для бедняка? Что им зима? В то же время Руфи казалось, что мистер Беллингам, по крайней мере, может понять тяжелое положение тех, кто далек от него по своему положению. Она видела, как мистер Беллингам, дрожа от холода, поднимал стекла своей кареты. Руфь в это время внимательно смотрела на него. Ей очень нравилась и, подняв голову, гордо посмотрела кругом, как бы призывая в свидетельницы своих подруг.
— Где юбка от платья леди Фарнхэм? Как, оборки еще не пришиты?! Удивительно. Позвольте спросить, кому поручалась вчера эта работа? — спросила миссис Мейсон, пристально глядя на Руфь.
— Мне, но я не так нашила и должна была все распороть. Извините, пожалуйста.
— Я так и думала. Если работа не закончена или испорчена, то не трудно догадаться, в чьих руках она была.
Подобные замечания Руфи пришлось выслушивать целый день, и именно в тот день, когда она была менее всего готова переносить их спокойно.
После обеда миссис Мейсон нужно было ехать за город. Надавав бездну наставлений, приказаний и запрещений, она наконец ушла. Почувствовав облегчение от ее отсутствия, Руфь положила руки на стол, опустила голову и дала волю тихому плачу.
— Не плачьте, мисс Хилтон!
— Руфь, не обращай внимания на старую змею!
— Как же ты проживешь пять лет, если не привыкнешь оставлять без внимания ее слова?
Так старались утешить и успокоить ее молодые работницы.
Дженни лучше других понимала причины ее горя и знала средство помочь ей.
— А что, если Руфь сходит вместо тебя за покупками, Фанни Бертон? — спросила она. — Воздух освежит ее. Ты ведь не любишь холодного восточного ветра, а Руфи нравится и мороз, и снег, и холод.
Фанни Бертон, высокая девушка с сонным лицом, как раз грелась у огня. Она весьма охотно отказалась от прогулки в сумерках, когда восточный ветер пронзительно задувал по улицам, сметая даже снег.
Без крайней необходимости никто не вышел бы из теплой комнаты. К тому же сумерки свидетельствовали о том, что приближается час чаепития для скромных жителей той части города, где находились лавки. Дойдя до высокого берега реки, где улица круто спускалась к мосту, Руфь увидела перед собой покрытую снегом равнину, от которой темные тучи на небе казались еще темнее, как будто мрак никогда не покидал землю и находил себе здесь убежище во время коротких ночей. У моста, на небольшой наклонной насыпи, куда обыкновенно приставали прогулочные лодочки, играли, несмотря на холод, несколько детей. Один из них забрался в большое корыто и с помощью сломанного весла катался туда-сюда по маленькому заливчику, возбуждая восторг товарищей. Маленький герой вполне овладел их вниманием, и они глядели на него, стоя неподвижно, хотя лица их посинели от холода, а руки все глубже прятались в карманы в тщетной надежде найти там хоть немножко тепла. Дети, должно быть, боялись, что при малейшем движении жестокий ветер насквозь продует их дырявую одежду. Они сжались в кучку и молчали, все глаза были устремлены на юного морехода. Наконец один из ребятишек, завидуя впечатлению, произведенному смелостью его товарища, прервал молчание:
— Эй, Том, спорим, ты не посмеешь выйти в настоящую реку, вон за ту темную полосу?
Вызов был, разумеется, принят. Том направился к полосе, за которой тихо и ровно текла река. Руфь стояла на вершине склона, наблюдая за смельчаком, и — сама почти ребенок — так же мало сознавала опасность, как и дети внизу. Они же не могли спокойно смотреть на подвиг своего товарища, от нетерпения били в ладоши и прыгали с ноги на ногу.
— Славно! — кричали они. — Молодец, Том, отлично! Молодец!
Том стоял, бросая вокруг гордые взгляды. Вдруг он пошатнулся, потерял равновесие, корыто перевернулось, и мальчик очутился в воде. Течение подхватило его вместе с лодкой и тихо, но уверенно понесло к морю.
Раздался крик ужаса. Руфь побежала вниз, к маленькому заливу, и вошла в воду прежде, чем смогла осознать подаренная камелия, но она не думала, что это связано с какими-нибудь особенными причинами, цветок ведь был так красив!
Руфь во всех подробностях, нисколько не краснея и глядя прямо в лицо, рассказала Дженни, откуда взялась эта камелия.
— Как это было хорошо с его стороны! Если бы ты знала, как он это мило сделал именно в ту минуту, когда я почувствовала себя обиженной ее резкостью.
— В самом деле, очень мило, — отвечала Дженни. — Какой чудесный цветок! Жаль только, что у него нет запаха.
— А по мне, он хорош и такой, как есть. Я бы ни на что его не променяла! Какой он белый, чистый! — воскликнула Руфь, неохотно расставаясь со своим сокровищем, чтобы поставить его в воду. — А кто этот мистер Беллингам?
— Он сын миссис Беллингам, владелицы поместья возле монастыря. Мы ей шили серый атласный салоп, — отвечала Дженни сонным голосом.
— Это было до меня, — сказала Руфь.
Ответа не последовало: Дженни уже спала.
Руфь еще не скоро последовала ее примеру. И поутру улыбка освещала лицо Руфи, так что Дженни не стала будить ее, а только посмотрела с восхищением: Руфь была прекрасна в своем счастье.
«Ей снится бал», — подумала Дженни.
Она не ошиблась. Однако одно лицо чаще других являлось Руфи в сновидениях. Он дарил ей цветок за цветком, и как быстро пролетел сон! В прошлую ночь она видела во сне свою покойную мать и плакала, теперь она видела мистера Беллингама и улыбалась.
А между тем, не был ли второй сон хуже первого?
Реальность показалась ей этим утром неприятнее, чем обычно. Ряд бессонных ночей, а может быть, и волнения прошлого вечера сделали ее неспособной равнодушно выслушивать замечания и выговоры, щедро достававшиеся на долю всем «юным леди» от хозяйки.
Миссис Мейсон, хотя и сделалась первой портнихой в графстве, не избавилась от многих человеческих слабостей. В это утро ей невозможно было угодить: всё и вся казалось ей неправильным. Она, похоже, встала в это утро с твердым намерением к вечеру привести в порядок весь мир — свой мир, по крайней мере со всем, что в нем заключается. Упущения и беспорядки, которые долгое время проходили незамеченными, выводились теперь на чистую воду и получали достойную кару. Только совершенство могло бы удовлетворить миссис Мейсон в такое время.
