— Леонард, — проговорила она наконец, — Леонард, взгляни на меня! Леонард, посмотри!..
Но мальчик только сильнее прижался к ней и совсем спрятал лицо.
— Дитя мое, что мне делать, что сказать тебе? Если я скажу, чтобы ты не обращал внимания, что это пустяки, то я солгу. Тяжкий позор и горе навлекла я на тебя. Позор за меня, за твою мать. Но знай, Леонард, ты не опозорен и не унижен в глазах Божьих.
Она заговорила твердо, словно нашла путеводную нить, которая наконец приведет его к покою и придаст ему сил:
— Помни это всегда. Помни, когда настанет пора испытания, когда люди будут называть тебя позорными именами. Вспомни тогда о Божьем милосердии и Божьей справедливости. И хотя за мой грех тебя заклеймят печатью отвержения в мире… О дитя мое, дитя мое!
Она почувствовала, что он поцеловал ее, словно попытался без слов успокоить ее. Это придало ей сил продолжать:
— Помни, сокровище моего сердца, что только за твой собственный грех ты можешь быть отвержен от Бога.
Она так ослабела, что ее руки разжались сами собой. Леонард смотрел на нее в испуге. Потом он принес ей воды и побрызгал на нее. Трепеща при мысли, что она умрет и оставит его, он называл ее нежными именами и умолял открыть глаза.
Когда Руфь немного пришла в себя, Леонард помог ей лечь в постель. Она лежала безмолвная, бледная, точно мертвая. Она почти надеялась, что обморок ее кончится смертью, и с этой мыслью открыла глаза, чтобы в последний раз посмотреть на своего сына. Она увидела его, бледного и испуганного, и сострадание помогло ей прийти в сознание и забыть о себе. Ей не хотелось, чтобы мальчик увидел ее смерть, если она и в самом деле умирала.
— Пойди к тете Вере! — прошептала она. — Я устала и мне нужно заснуть.
Леонард медленно и неохотно поднялся. Руфь попыталась улыбнуться ему, думая о том, что у него останется последнее воспоминание о последнем взгляде матери — нежном и сильном. Она проводила его глазами до двери. Но он не вышел из комнаты, а вернулся к ней и спросил робким, боязливым голосом:
— Мама, а они не будут говорить со мной об этом?
Руфь закрыла глаза, чтобы не выдать ту острую, как нож, муку, которую она почувствовала при этом вопросе. Леонард задал его, потому что, как все дети, избегал тяжелых и непонятных тем для разговоров, а вовсе не из-за стыда, столь раннего и столь внезапно возникшего, как Руфь ошибочно поняла.
— Нет, — ответила она. — Ты можешь быть уверен, что не станут.
Он вышел. Теперь Руфь была бы благодарна обмороку за потерю сознания. Слова Леонарда возбудили множество мыслей в ее разгоряченном мозгу. Ни мистер, ни мисс Бенсон, никто из домашних никогда не заговорит об этом с мальчиком. Но только дома не грозит ему то, чего он уже начал бояться. Стыд и позор, которые суждено испытать ее сокровищу, ужасали Руфь. Ради Леонарда она держала себя в руках с той самой минуты, когда встретила его у дверей дома, но теперь была уже не в силах сдержаться. Его присутствие помогало ей сохранять рассудок, но, как только сын вышел, Руфь сразу почувствовала все последствия страшного напряжения. В лихорадочном чаду, который отуманивал ее разум, замелькали нелепые планы, склонявшие ее то к одному, то к другому поступку, чтобы только не оставаться в бездействии, а попытаться изменить свое жалкое положение какой-нибудь отчаянной выходкой, казавшейся ей разумной и дельной. Постепенно все желания Руфи, все ее стремления сосредоточились на одном: что она сделала и что может в дальнейшем сделать Леонарду, кроме зла? Если бы ее не было, если бы она скрылась неведомо куда, пропала без вести, стала как мертвая, может быть, жестокие сердца смягчились бы и сжалились над Леонардом? А ее присутствие будет только напоминать о его рождении. Так рассуждала она, уже находясь в горячке, и в согласии с этими мыслями строила планы.
Леонард бесшумно спустился по лестнице. Он прислушивался, подыскивая спокойное местечко, где можно спрятаться. В доме было совсем тихо. Мисс Бенсон думала, что предполагавшаяся прогулка состоялась и что Руфь и Леонард сейчас где-то далеко, на солнечных склонах Скорсайда. Поэтому после очень раннего обеда она собралась на чай к одной фермерше, жившей в нескольких милях от города. Мистер Бенсон хотел пойти вместе с ней, но во время обеда получил необыкновенно повелительную записку от мистера Брэдшоу, желавшего с ним переговорить, и отправился к этому джентльмену. Салли была занята на кухне, откуда слышался сильный шум, похожий на то, как чистят скребницей лошадь, — там шла уборка. Леонард прокрался в гостиную, спрятался за большой старомодный диван и обильными слезами облегчил свое наболевшее сердце.
Мистера Бенсона ввели в личную комнату мистера Брэдшоу. Хозяин расхаживал туда и сюда, и было ясно, что произошло нечто, рассердившее его до последней степени.
— Садитесь, сэр! — сказал он мистеру Бенсону, кивком указав на стул.
Гость сел, а мистер Брэдшоу несколько минут продолжал молча расхаживать. Потом он резко остановился прямо напротив мистера Бенсона и, с багровым лицом (что он сам приписывал нездоровью, и это действительно было душевное нездоровье), голосом притворно-спокойным, хотя и дрожащим от гнева, начал:
— Мистер Бенсон, я послал за вами, чтобы спросить, знали ли вы… Меня так возмущает сама мысль… Знали ли вы… мне, право, придется просить у вас извинения, если вы блуждаете в такой тьме, как блуждал я еще вчера… насчет доброго имени этой женщины, которая живет под вашей крышей?
Мистер Бенсон не отвечал. Мистер Брэдшоу посмотрел на него очень пристально. Глаза пастора были опущены ниц. Он ни о чем не спрашивал и не выказывал никакого недоумения или смущения. Мистер Брэдшоу бешено топнул ногой, но, как только он хотел снова заговорить, мистер Бенсон, бедный старый горбун, встал перед строгой и осанистой фигурой, дрожащей и задыхающейся от бешенства.
— Выслушайте меня, сэр! — произнес он, протягивая руку вперед, словно желая отстранить возражения. — Вы не сумеете сказать мне ничего такого, в чем не упрекала бы меня моя совесть. Какому бы унижению словом или делом вы меня ни подвергли, оно не сравнится с тем унижением, которое я несу в себе уже несколько лет за то, что принял участие в обмане, хотя бы и с доброй целью…
— С доброй целью!.. Вот как! Ну а дальше что?
Презрительная насмешка, с которой мистер Брэдшоу произнес эти слова, едва ли не поразила его самого тем громовым действием, которое, по его мнению, она должна была произвести. Но вопреки его ожиданию мистер Бенсон поднял свои выразительные глаза на мистера Брэдшоу и повторил:
— Да, с доброй целью. Цель моя состояла не в том, как вы, вероятно, полагаете, чтобы открыть ей доступ в ваше семейство. И даже не в том, чтобы дать ей возможность зарабатывать себе насущный хлеб: сестра моя и я охотно делились бы с ней всем, что мы имеем. Таково и было наше намерение вначале — если не на продолжительное время, так по крайней мере пока того требовало ее здоровье. Я посоветовал ей… — лучше сказать, поддался искушению посоветовать — переменить имя и объявить себя вдовой. Причиной было то, что я искренне желал создать ей условия, при которых она могла бы искупить свои грехи. А вы знаете, сэр, как страшно восстает свет против всех прегрешивших так, как прегрешила Руфь. К тому же она была так молода…
