Мистер Фарквар почувствовал, что это было неловко сказано, и поспешил замять свои слова, продолжив довольно бессвязно:
— Дик Брэдшоу обычно сообщает мне обо всех этих предполагаемых свадьбах в большом свете. Впрочем, они мало меня занимают. Но с тех пор как он вернулся из Лондона, чтобы принять участие в делах фирмы, мне кажется, я наслушался больше новостей и скандалов из жизни так называемого света, чем за всю предшествовавшую жизнь. Особенно его занимают похождения мистера Донна.
— Значит, мистер Донн помолвлен с мисс Кэмпбелл?
— Был помолвлен. Если я правильно понял, она отказала ему и вышла за какого-то русского князя или что-то в этом роде — «сделала лучшую партию», как выражается Дик Брэдшоу. Уверяю вас, — продолжал мистер Фарквар с улыбкой, — я очень плохо воспринимаю подобные новости и, вероятно, уже забыл бы о них, если бы сегодняшний номер «Таймс» не был переполнен подробностями о бесчестье отца молодой особы.
— Значит, Ричард Брэдшоу навсегда оставил Лондон? — спросил мистер Бенсон, гораздо больше интересовавшийся семейством своего бывшего прихожанина, чем всеми Кэмпбеллами, какие только жили или будут жить на белом свете.
— Да, он сюда переселяется. Я надеюсь, он не обманет ожиданий отца, который возлагает на него большие надежды. Пожалуй, даже слишком большие для молодого человека.
Мистер Фарквар мог бы сказать больше, но Дик Брэдшоу был братом Джемаймы, и девушка все время о нем беспокоилась.
— Я уверен, я верю, такое горе, как разочарование в Ричарде, не выпадет на долю его отца, — сказал мистер Бенсон.
— Джемайма… то есть мисс Брэдшоу, — запинаясь, проговорил мистер Фарквар, — очень беспокоится о вас всех. Я надеюсь, что могу передать ей, что вы все здоровы…
Говоря это, он сделал ударение на слове «все».
— Спасибо, — ответил мистер Бенсон. — Передайте ей нашу благодарность. Мы все действительно здоровы. Все, кроме Леонарда, который слаб, как я уже сказал. Но что же делать, надо потерпеть. Время и такая нежная, преданная любовь, как у его матери, могут сделать многое.
Помолчав, мистер Фарквар сказал:
— Посылайте его ко мне за газетами. Это заставит его чаще прогуливаться и больше показываться на людях. Придется же ему это делать, рано или поздно.
Джентльмены крепко пожали друг другу руки на прощание, не сказав больше ни слова ни о Руфи, ни о Леонарде.
Итак, Леонард стал ходить за газетами. Он пробирался по глухим закоулкам — бежал с опущенной головой, и сердечко его билось от страха, что его заметят и закричат, чей он сын. Дрожа, прибегал он домой и бросался прямо к Салли, которая прижимала его к своей груди, ворчливо выговаривая слова сострадания и сочувствия.
Мистер Фарквар старался заговаривать с мальчиком и, так сказать, приручать его, и мало-помалу Леонарда удалось приманить настолько, что он решался ненадолго оставаться в доме, конюшне или саду. Но как ни приятно было ему в гостях, он всегда беспокоился о том, что ему еще предстоит бежать домой по улицам.
Раз начав общение с Бенсонами, мистер Фарквар решил поддерживать его далее. Он продолжал посещать их, как и Брэдшоу, и беседовать о политике и местных новостях, а также задавать те же вопросы и получать те же ответы относительно здоровья членов поссорившихся семейств. Отчеты мистера Фарквара были до того однообразны, что Джемайма пожелала узнать больше подробностей.
— Как вы думаете, мистер Фарквар, — спросила она, — правду ли они вам говорят? Не могу понять, как Руфь ухитряется содержать себя и Леонарда? Вы говорите, что ничего об этом не слышали, а прямо спросить, разумеется, неловко. Но все-таки я думаю, однажды их постигнет жестокая нужда. Как вам кажется, Леонард окреп за последнее время?
— Едва ли. Он быстро растет, а такой удар, какой он перенес, конечно, сделал его задумчивей и осторожней, чем большинство детей его лет. От этого мальчик такой тонкий и бледный.
— Ах, как бы я хотела повидаться с ними! Я бы сразу поняла, как у них дела.
В этих словах промелькнуло нечто похожее на прежнюю нетерпеливую Джемайму.
— Я скоро снова к ним пойду и постараюсь обратить особое внимание на все, что вам угодно попросить меня понаблюдать. Как вы понимаете, мне неловко задавать прямые вопросы и даже намекать на последние происшествия.
— И вы никогда даже случайно не встречаете там Руфь?
— Никогда!
При последнем вопросе и ответе Джемайма и мистер Фарквар не смотрели друг на друга.
— Завтра я сам отнесу газеты — это послужит предлогом зайти к ним. Постараюсь быть как можно проницательнее, хотя не очень-то надеюсь на успех.
— Благодарю вас. Это доставляет вам столько хлопот… Вы так добры!
— Добр, Джемайма? — повторил он с таким выражением, что она вспыхнула и покраснела. — А сказать вам, чем вы можете наградить меня? Назовите меня просто Уолтером. Скажите хоть раз: благодарю вас, Уолтер!
Джемайма чувствовала, что готова поддаться той интонации, с которой это было сказано. Однако она сознавала всю глубину своей любви и потому боялась увлечься. Ей хотелось, чтобы ее упрашивали, за ней ухаживали и добивались ее расположения, — это могло восстановить ее самоуважение.
— Нет! — ответила она. — Я думаю, мне нельзя вас так назвать. Вы слишком стары, и это было бы непочтительно.
Она сказала это полушутливо и не думала, что мистер Фарквар примет ее слова всерьез. Однако мистер Фарквар встал и холодно, изменившимся голосом, попрощался. Сердце ее упало, но прежняя гордость уже вернулась. Когда мистер Фарквар уже подошел к двери, Джемайма вдруг сказала:
— Уолтер, неужели я рассердила тебя?
Он быстро обернулся, даже вздрогнув от радости. Джемайма, покраснев, опустила глаза. Она не подняла их даже и через полчаса, когда говорила:
— Ты ведь не запретишь мне встречаться с Руфью? А если запретишь, то предупреждаю: я не послушаюсь.
Рука, обвивавшая Джемайму за талию, обняла ее еще нежнее: мистеру Фарквару польстила мысль, что со временем он будет иметь право распоряжаться поступками этой девушки.
— Послушай, — сказал он, — а не потому ли ты стала так благосклонна ко мне, что надеешься иметь больше свободы как жена, нежели как дочь?
Джемайма почти обрадовалась мысли о том, что ей нужна дополнительная причина, помимо любви к мистеру Фарквару, чтобы принять его предложение. Ее пугало, что она выдала перед ним то глубокое, страстное чувство, какое уже давно мучило ее. Она не помнила себя от восторга, от избытка счастья. Помолчав, Джемайма сказала:
— Ты, я думаю, и не подозреваешь, что я любила тебя с того самого дня, когда ты привез мне конфет с фисташками из Лондона. Я тогда была совсем маленькой.
— Так ведь и я всегда любил тебя!
По правде говоря, воспоминания о любви к Руфи совсем изгладились из его памяти, и он считал себя образцом постоянства.
